|
], после чего уже со спокойной совестью заснул. Когда же с восходом солнца открыл глаза, то не знал сперва: сон ли то еще или нет? Бриг наш стоял против очаровательного Юрзуфа[9 - Прелестный уголок южного побережья, о котором говорил Пушкин, называют теперь Гурзуфом. В своем «Путешествии Онегина» поэт так описывает свои тогдашние впечатления:Прекрасны вы, брега Тавриды,Когда вас видишь с корабляПри свете утренней Киприды,Как вас впервой увидел я;Вы мне предстали в блеске брачном:На небе синем и прозрачномСияли груды ваших гор;Долин, деревьев, сёл узорРазостлан был передо мною.А там, меж хижинок татар…Какой во мне проснулся жар!Какой волшебною тоскоюСтеснилась пламенная грудь!Но, муза, прошлое забудь!]. Глаз бы не оторвал. А три недели, которые я провел там у Раевских, – счастливейшие дни моей жизни!
– Та-а-а-к… – протянул Пущин, с внимательным лукавством заглядывая в черты своего друга-поэта, которые при одном воспоминании о «счастливейших днях жизни» мечтательно просияли. – Что же, у Раевских там хорошая дача?
– Лучшая на всем побережье, кроме, разумеется, Алупкинского дворца; но принадлежит она не им, а герцогу Ришелье[10 - Тогдашний одесский генерал-губернатор.], который предоставил ее на все лето в полное распоряжение отца Раевского, своего старого товарища.
– Как же ты проводил там время?
– А поутру прямо с постели с молодым Раевским я отправлялся к морю! Купанье дивное! Возвратясь домой, я предавался кейфу под тенью кипариса, к которому привязался чувством, похожим на дружбу. А там оживленные беседы и споры с остальною молодежью, совместные прогулки, поездки в горы…
– И сам ты, как всегда, центр всеобщего оживления?
– Нет, обе Раевские – девушки умные, начитанные, особенно старшая, Екатерина Николаевна; благодаря ей и брату я начал читать там Байрона в оригинале, а Байрон – бесконечная тема для разговоров. Но и младшая, Елена Николаевна, хотя ей было тогда всего шестнадцать лет, самостоятельно упражнялась в переводах с английского Вальтера Скотта и Байрона; последнего даже стихами.
– На русский язык?
– Нет, на французский. В доме у них вообще разговор ведется по-французски.
– И ты поправлял ее стихотворные упражненья?
– Она мне их вовсе не показывала. Но раз как-то в саду под окнами ее комнаты мы с ее братом подобрали клочки исписанной бумаги. Тут я узнал, что это ее писанья. Перевод оказался прекрасным.
– Еще бы! – улыбнулся Пущин. – И ты, в свою очередь, стал воспевать ее уже не в переводе, а в оригинале?
По легкому румянцу на щеках поэта можно было догадаться, что друг его попал в цель. Но Пушкин уклонился от прямого ответа.
– Все это tempi passati…[11 - Дело прошлое (ит.).] – тихо вздохнул он и вдруг быстро оглянулся на скрипнувшую дверь. – А, няня!
IV
– Ну что, касатики мои, наговорились? – спросила Арина Родионовна, входя к двум друзьям и ласково оглядывая обоих. – Не с кем ведь ему, бедненькому, окромя меня, и слова-то перемолвить! Все, вишь, один да один! Говорила уж ему, чтобы сестрицу свою, Ольгу Сергеевну, сюда выписал; детьми жили ведь, бывало, душа в душу…
– Да что ей скучать со мною всю зиму в деревне! – прервал Пушкин.
– А ведь тебе здесь, Александр, в самом деле иной раз, должно быть, скучновато? – заметил Пущин. |
