Пусть они ему будут от меня и от всей нашей земли.

Я люблю вас всех и чувствую себя вашей мамой. Живите долго, берегите и себя, и нашу землю, сыночки мои…»

Митя положил письмо на стол. Всхлипнули рыхловатые Ершовы. И, не нарушая горькой непривычной тишины, Алёша негромко сказал:

- А давайте фото посмотрим… Он-то ведь стихи писал!

И, к удивлению всех, совершенно чётко и спокойно, словно всё зная, Иван Кузьмич подтвердил:

- Писал.

- Так, может, спросить на заставе? - сказал Митя.

Иван Кузьмич покачал головой:

- На заставе их нет.

Ребята повернулись к нему, а он, нахмурясь и сдвинув седоватые брови, вдруг вышел из класса.

Окружив стол, ребята наклонились на фотокарточкой.

Невысокий, крепкий паренёк стоял на сцене. Сжав кулаки и запрокинув голову, он читал стихи. Читал сильно, горячо. Так и слышалось, как говорит он о мужественных людях, о широком бушующем мире, о том, как надо жить - честно, смело, чисто! Ни про что другое здесь читать он не мог.

- Свои…- сказал Алёша.

- Свои-то свои,-вздохнул Витя.-Только их вот нет…

Но тут открылась дверь, и так же тихо, как вышел, в

класс вошёл Иван Кузьмич и, чуть бледнея, протянул ребятам тоненькую школьную тетрадь, в углу которой на обложке было выведено пастовым карандашом: «С. Пастухов». Придержав руку, он с прищуром посмотрел внимательно на Алёшу и отдал тетрадку ему.

Алёша перевернул обложку. На первой в линеечку странице были какие-то зачёркнутые строчки, потом чётким быстрым почерком шли одна за другой записи:

«Пока что мне трудно. Очень трудно. Но я постараюсь работать над собой так, чтобы стало легко. Легко делать дело, нести службу, легко одолевать трудности».

«Всё ещё трудно. Бывает и скучно, и грустно. И чтобы жить правильно, каждую минуту превращать в толковое дело, я задаю себе всё время главный вопрос: «Что ты сегодня сделал для Родины?» -Что ты сделал для Родины? - И тогда мысли ищут и находят толковое дело. Тогда хочешь жить и преодолевать всё. Что ты сделал для Родины?»

А потом пошли отдельные строчки. В правом углу внизу было записано:

Рядом ещё:

И Алёше это понравилось! Всего-то по две строчки. А больше и ничего говорить не надо. Всё сказано!

Алёша посмотрел на товарищей. А Иван Кузьмич, с горькой усмешкой, сдвинув брови, кивнул: «Дальше, дальше!»

Алёша перевернул страницу и сразу же увидел целое стихотворение. Сначала потихоньку, а потом громче и громче стал читать:

Под конец Алёша читал это так звонко, будто всё это были его собственные слова. Это он живёт на границе, он стоит на взгорье и видит впереди родные корабельные волны! Это его море, море, море!

Иван Кузьмич с горьковатой улыбкой, будто всё понимая, показал: дальше, давай дальше!

- Читай! - сказал Митя.

И Алёша, набрав побольше - полную грудь - воздуха, стал читать дальше:

Последнее «смогу» Алёша выложил сильно, твёрдо, посмотрев на ребят: «Ну как?» И понял, что и спрашивать-то незачем! И так видно: «Хорошо! Ой, как хорошо!»

Тёмные Митины глаза налились незнакомой силой, а Зин-кины синеватые огоньки светились такой решимостью - хватит на всю границу!

- Во стихи! - сказал Алёша, и Иван Кузьмич вздохнул. То, как подействовали стихи на ребят, произвело на него сильное впечатление.

Сначала он смотрел на слушавших с какой-то ревностью. Не все строчки ему нравились. Но незаметно, забыв об этом, он разволновался. Будто в нём самом с этими стихами что-то и росло, и менялось. Морщинки разгладились, лицо стало уверенней, строже.

- Он сам это написал? - спросила Зина.

- Так собственные!-сказал Ломоносов.