Водитель, сидящий заметно выше Стаса, даже забравшегося на парапет, повернул голову и внимательно рассматривал юного безумца. Вдоль всего кузова, эхом повторяясь на прицепе, в лицо кричали двухметровые буквы, ярко–красные на сероватом полотнище: КОМПАНИЯ «КРАСНЫЙ ДРАКОН». И еще раз, сливаясь в стремительный росчерк молнии, в пожарную тревогу, в полосу какой-то неведомой, но такой близкой опасности. Промелькнула рогатая черная с багровым голова с приоткрытой в злой усмешке пастью, товарный знак, завершающий надпись. Потом вторая.

Изумрудные глаза, суровые, под набухшими веками рептилии взглядом толкнули Стаса в грудь. Мягко, но неотвратимо, как в спортзале бьет в ответ раскачивающаяся груша. Или это был порыв ветра с реки? Или внезапно сжавшийся, плотный воздух, во все стороны отлетающий от огромного грузовика, сдувающий при случае легковушки с трассы, случайно поймавшие волну?

Кто его знает.

Ясно одно – нелепо взмахнув руками, Стас изогнулся, пытаясь удержаться на широком – вроде бы – парапете, неловко переступил с ноги на ногу, уже теряя опору, неслышно вскрикнул и упал. Словно злой мальчишка подкрался к шахматной доске, улучил момент и скинул шахматную фигурку на пол – пусть ее поищут игроки, пусть помучаются. А найдя – будут мучительно вспоминать на какой клетке она стояла.

Все это несмешное лицедейство заняло меньше мгновения, но куда больше, чем вся жизнь. Время кончилось, а стрелки часов заплелись в странный абстрактный узор памятника небытию.

Отец рванулся к парапету, оперся обеими руками и высунулся, глядя вниз, стараясь рассмотреть, куда упал сын. Он кричал что–то, на дороге тормозили машины, гудя вразнобой. Фура давно уже скрылась за паутиной держащих мост тросов, кузовом остановившегося автобуса, столбами и туманом. Никто и не собирался ее догонять – зачем?

– Сын! – страшно закричал отец. – Ста-а-ас!!!

Слезы застилали ему глаза, ветер обжигал лицо, внезапно став очень холодным, ледяным, несущим осколки разбитых навсегда стекол, в которых отражалась смерть.

Но, сколько он ни всматривался вниз, не было видно всплеска воды. Ничего не было: рябь на темной воде разгонял ветер, эти двадцать метров Стас пролететь бы не успел. Не унесло же его порывом ветра под мост?

Отца трясли за плечи подбежавшие люди, кто-то кричал в уши вопросы, другой заглядывал в лицо. Вокруг набирали МЧС, орали, снимали зачем-то на телефоны реку, друг друга, отца Стаса, низкое небо и полукруг берега, до которого они с сыном не дошли вдвоем. Вдалеке взвыла сирена, но что толку сейчас от всех специальных служб на свете?!

Вот именно. Отец Стаса отшатнулся от парапета и сел прямо на мокрый асфальт тротуара. Люди сперва отхлынули от него, как волны от упавшего в воду камня, потом вновь подошли ближе. Совсем близко. Невыносимо.

Он плакал, ему не хватало дыхания в этой толчее над головой.

Мир вокруг застыл, подобно внезапно поставленному на паузу кино.

Цвета исказились, река перестала быть темно-серой, налившись белизной первого снега, рябь не двигалась. А небо над головой напротив потемнело, стало похожим на зимние сумерки. Ветра не было. Звуков не было. Ничего из того, что окружало Стаса в последний миг перед падением, больше не существовало. Ни моста, мимо опоры которого он должен был падать в последнее мгновение своей жизни, ни силуэтов домов и деревьев левого берега, до которого еще идти и идти. И не дойти уже никогда.

Ничего. И в этой пустоте и безвремении слышны были только далекие-далекие звуки подобные шороху песка или гулу покинутого навсегда моря из завитков ракушки.

– Что? – невольно спросил Стас, но не услышал самого себя.

Ш-ш-шурх-х-х…

Он так и висел в неудобной позе кошки, пытающейся упасть на четыре лапы, но лишенной такой возможности неведомо чьей волей.