Из окон промелькнувшего автобуса на них без особого интереса глянули чьи-то лица. Две фигурки, почти одинаковые, только одежда отличалась. Ничего интересного: топают взрослый отец с почти взрослым сыном, разговаривают. Скука. Еще и хмарь эта… Скорее домой, там плед, телевизор, горячий чай и теплая кошка. Или собака – у кого как.
Пассажиры – случайный набор, частичка человечества в мчащемся кирпиче автобуса, у них всякое может быть.
– Безответственный ты, Стас. Ничему я тебя не научил.
Звучало куда лучше, чем «дурак», но тоже отдавало нотациями и прочими прелестями воспитательного процесса. Сын поежился от холодного ветра, а вот спорить не стал. У отца своя картина мира, привычная, цельная, а у него и Юльки – своя. В которой пока есть место вероятностям и надеждам, скорости и веселью. Безудержному. Случайному.
Безответственному.
Его распирало изнутри это чувство: кипели силы. Хотелось взлететь над этим мокрым мостом, над скучным городом, пробить стрелой облака и… И увидеть солнце, ведь оно было где-то там, ближе к космической темноте.
Вечно сияло, только на ночь прячась за край горизонта.
– Короче, Стас: что мне матери сказать? На хрена вам с Юлей джип за полтора миллиона, можно узнать?
Сын упрямо молчал. Его поднимала над тротуаром невидимая отцу сила, заставляла то ли бежать, то ли лететь. Эх, если бы батя знал… Но Стас поклялся Юле, а никому – значит никому. Чуть позже скажет, когда она разрешит. Жена. Любимая. Яркая звездочка его жизни, не хуже того солнца, что сейчас никак не увидеть за облаками.
– Пап… Потом, ладно? Немножко позже я вам с мамой все-все расскажу. Клянусь!
Он схватился рукой за парапет и легко забросил наверх тренированное тело. Встал в позе спринтера, готового к забегу: на одном колене, опираясь двумя руками о бетон и смешно задрав задницу. Хотелось быть выше отца, посмотреть на него сверху хотя бы так. И вид потрясающий – река теперь, не заслоняемая скучными бетонными перилами, была видна во всю ширину, от берега до берега, от моста и до теряющегося в тумане далекого поворота, где смутно виднелся торчащий на приколе катер.
Отец остановился и охнул, задрав подбородок:
– Слезай, дубина! Упадешь!
Стас рассмеялся и резко выпрямился во весь рост, растопырив руки подобно циркачу–эквилибристу. Они вон по канатам ходят, и ничего. А здесь – широченная, сантиметров сорок, бетонная дорожка под ногами. Чего бояться?
– Пройдусь немного по высоте, пап. Душа просит.
Он шагнул раз, другой. Да, места была достаточно, лишь бы голова не закружилась. Ветер трепал волосы, рвал расстегнутую куртку, норовя если не сбросить отважного человечка, то хотя бы раздеть. Широкие брюки надулись полосками парусов.
– Слазь, говорю! – крикнул отец. Ему было не до смеха, а Стас шел и смеялся. Он сам себе казался великаном, переступающим через смешными маленькие домики лилипутов, идущим по их забавным дорожкам, со столбами по колено, с крошечными коробочками машин и совсем уж муравьиными фигурками обитателей.
Ему было хорошо. Ему было правильно так сейчас.
Отец остался стоять, не тронулся с места, только гневно крича что–то, но слова растирал в ладонях ветер, швырял их в воду, комкал и заталкивал под проносящиеся автомобили.
– …ак! Сла… …ас!
Где-то за спиной победно затрубила фура: это вам не писклявые клаксоны легковушек, это настоящий голос природы. Куда там слонам…
Стас даже вздрогнул, против воли поворачиваясь к реву, когда длинномер промчался совсем рядом – так он был велик, ограждение и тротуар ничуть не делали его меньше.
Водитель, сидящий заметно выше Стаса, даже забравшегося на парапет, повернул голову и внимательно рассматривал юного безумца. |