В свете молодая графиня отличалась от своих подруг: была молчаливее, сдержаннее, прекраснее… Говорили, что она очень похожа на свою бабку, какою та была в молодости…

Родители Лизы давно умерли. Братьев и сестёр у неё не было; из подруг одна лишь княжна Полина была ей ближе других.

Пришло время, и молодой князь Елецкий попросил руки Лизы. Она дала согласие. В то же время она не могла всем сердцем полюбить своего жениха, хотя и уверяла себя, что он достоин лучшей невесты. Она не могла полюбить его, потому что князь Елецкий, как она думала, не нуждается в любви: слишком легко и привольно текла его жизнь. Для него, баловня судьбы, любовь могла стать только ещё одной радостью — в дополнение ко всем прочим.

Совсем не таким воображала она своего избранника. Он должен быть рождён для великих дел. Судьба его преследует, он несчастлив. Как много может сделать для него любящая подруга! Пробудить новые силы, ободрить, даже спасти — от опасности и внутреннего разлада. Это под силу женщине решительной, храброй.

Лиза верила, что способна на такую деятельную любовь. В этом было её единственное честолюбие.

Подобные рассуждения часто встречались в романах и могли бы показаться пошлыми. Но в том-то и дело, что чувства Лизы и её душевная сила были подлинные. Она и впрямь могла бы стать опорой для Германа. Ни мысль о неравенстве их положения, ни слово, данное другому, не остановило её. Даже узнав о катастрофе, Лиза и тут не оставила Германа, готовая до конца разделить его участь. Но хаос и мрак, в котором пребывала душа её возлюбленного, — в этом страшном мире не было места для женщины, даже любящей и отважной. И жизнь потеряла для неё всякий смысл.

2

«…В вашем творчестве вы всегда были певцом Женщины, её рыцарем и другом. И женщины всегда были благодарны вам» — так было написано в адресе, преподнесённом Чайковскому в одном небольшом городе.

Его чуть покоробило от громкости этих слов, но в них была правда. Женщины любили его и доверяли ему, как брату.

«…Мы не станем говорить о прообразах — это нескромно, — говорил сочинитель адреса, он же участник квартета, — но нет сомнения, что они живут в ваших творениях.

…Голос женщины слышится не только в ваших операх, — не менее царственно раздаётся он и в симфониях, во всех темах любви, радостной и печальной.

…И среди этих звучаний раздаются чистые голоса девушек, только начавших жить…».

Ещё говорилось о песне жаворонка, о подснежниках и фиалках в ранней траве.

Не было только сказано, что композитор жалеет этих девушек, как бы предчувствуя их преждевременные горести.

Аврора, Одетта, Миранда — даже их, сказочных и далёких, он наделял чертами своих современниц. Что же сказать о русской девушке Лизе, которую он так хорошо знал?

…Лет восемь назад он написал скромную фортепьянную пьесу. Она вряд ли годилась для концертного исполнения, но в ней было что-то простодушное, какое-то ощущение мимолётной юности.

В Каменке был бал по случаю именин старшей дочери Давыдовых, Тани. Съехалось много гостей. И младшие, и старшие дети были очень милы; гости танцевали, играли: кто постарше — в преферанс, кто помоложе — в фанты.

Бал удался главным образом благодаря стараниям друга семьи, Натальи Андреевны Плёсской, которая подолгу живала у Давыдовых.

Всегда оживлённая, бодрая, хотя и не молодая, с ключами у пояса, она была добрым хранителем каменского дома. Её можно было принять за одну из «домашних сестриц», незаменимых в многочисленных русских семействах. Полуродственницы-полуэкономки, они не только ведут всё хозяйство, они буквально живут интересами каждого члена семьи и как барометр отражают любую перемену в их настроении.