|
Но пока она тут стояла за двумя человеками - какой-то оживленный шум поднялся в магазине, повалил с улицы народ, и все выстраивались в гастрономический и в кассу. Людмила Афанасьевна дрогнула и, не дождавшись получить в бакалейном, ускоренным шагом пошла тоже занимать и к продавцу и в кассу. Еще ничего не было за изогнутым оргстеклом прилавка, но теснившиеся женщины точно сказали, что будут давать ветчинно- рубленную по килограмму в руки. Так удачно она попала, что был смысл чуть позже занять и вторую очередь. 8 Если б не этот охват рака по шее, Ефрем Поддуев был бы мужчина в расцвете. Ему еще не сравнялось полуста, и был он крепок в плечах, тверд в ногах и здрав умом. Он не то, что был двужильный, но двухребетный, и после восьми часов мог еще восемь отработать как первую смену. В молодости на Каме таскал он шестипудовые мешки, и из силы той не много убыло, он и сейчас не отрекался выкатить с рабочими бетономешалку на помост. Перебывал он во многих краях, переделал пропасть разной работы, там ломал, там копал, там снабжал, а здесь строил, не унижался считать ниже червонца, от полулитра не шатался, за вторым литром не тянулся - и так он чувствовал себя и вокруг себя, что ни предела, ни рубежа не поставлено Ефрему Поддуеву, а всегда он будет такой. Несмотря на силищу, на фронте он не бывал - бронировали его спецстроительства, не отведал он ни ран, ни госпиталей. И ничем никогда не болел - ни тяжелым, ни гриппом, ни в эпидемию, ни даже зубами. И только в запрошлом году первый раз заболел - и сразу вот этим. Раком. Это сейчас он так с размаху лепил: "раком", а долго-долго перед собой притворялся, что нет ничего, пустяки, и сколько терпежу было - оттягивал, не шел к врачам. И когда уже пошел, и от диспансера к диспансеру дослали его в раковый, а здесь всем до одного больным говорили, что у них - не рак, - Ефрем не захотел смекнуть, что у него, не поверил своему природному уму, а поверил своему хотению: не рак у него и обойдется. А заболел у Ефрема - язык, поворотливый, ладный, незаметный, в глаза никогда не видный и такой полезный в жизни язык. За полета лет много он этим языком поупражнялся. Этим языком он себе выговаривал плату там, где не заработал. Клялся в том, чего не делал. Распинался, чему не верил. И кричал на начальство. И обкладывал рабочих. И укрючливо матюгался, подцепляя, что там святей да дороже, и наслаждался коленами многими, как соловей. И анекдоты выкладывал жирнозадые, только всегда без политики. И волжские песни пел. И многим бабам, рассеянным по всей земле, врал, что не женат, что детей нет, что вернется через неделю и будут дом строить. "Ах, чтоб твой язык отсох!" - проклинала одна такая временная теща. Но язык только в шибко пьяном виде отказывал Ефрему. И вдруг - стал наращиваться. Цепляться о зубы. Не помещаться в сочном мягком зеве. А Ефрем все отряхивался, все скалился перед товарищами: - Поддуев? Ничего на свете не боется! И те говорили: - Да-а, вот у Поддуева - сила воли. А это была не сила воли, а - упятеренный страх. Не из силы воли - из страха он держался и держался за работу, как только мог откладывая операцию. Всей жизнью своей Поддуев был подготовлен к жизни, а не к умиранию. Этот переход был ему свыше сил, он не знал путей этого перехода - и отгонял его от себя тем, что был на ногах и каждый день, как ни в чем не бывало, шел на работу и слышал похвалы своей воле. |
