— Если бы вы только немного подождали, вместо того чтобы так нелепо срываться, вы бы узнали, что облигации вашего отца нашлись и что на самом деле вы давали не мои деньги викарию церкви Святого Иакова, но ваши собственные!

— Они… они нашлись? — почти бессвязно пробормотала Орлена.

— Может, хоть это научит вас не читать чужие письма, — укоризненно ответил граф.

— Но… как? Как их могли сразу не заметить? — спросила девушка.

— Ваш отец по какой-то неизвестной причине забрал их из банка и положил в потайной шкаф в своей спальне.

— Н-но их там не было… Я уверена, их там не было! — воскликнула Орлена.

— Вы просто не знали, что в этом шкафу есть фальшивая панель, за которой находится еще один тайник. Думаю, первоначально это было убежище священника, и эта тайна передавалась от отца к сыну. Вот почему вам о нем не было известно.

— Значит… Терри знал? — слабо спросила девушка.

— Да, Терри знал, — подтвердил граф. — Когда я рассказал ему, что случилось, он посоветовал мистеру Торогуду заглянуть в тайник за шкафом, там и нашлись облигации.

— О, я рада, я так рада за Терри! — Орлена испустила глубокий вдох облегчения. — Выходит, я… все-таки… ничего вам не… должна.

— Нет, вы мне должны очень много! — сурово произнес граф.

Девушка посмотрела на него с удивлением.

— Н-но… как?..

— Вы должны мне за все, что я испытал, когда думал, что потерял вас. И вам придется за это заплатить.

— Боюсь… я… я не… понимаю, — нерешительно проговорила Орлена. Но сердце ее лихорадочно забилось, и что-то странное случилось с горлом, отчего стало трудно говорить.

— Как вы посмели заставить меня так страдать? — спросил граф.

Теперь гнев в его голосе слился со странной музыкой, которая заиграла в ее сердце.

Граф притянул ее еще ближе. Затем его губы коснулись ее губ, и сбылось то, чего девушка страстно желала и о чем молилась с тех пор, как он впервые поцеловал ее.

Она вновь ощутила весь тот восторг, что познала в саду, но теперь в прикосновении его губ появилось что-то более глубокое, более чудесное. Словно раньше граф подвел ее к самым вратам рая, а теперь они были открыты и он ввел ее внутрь.

Все вокруг было залито золотым сиянием, которое казалось почти невыносимым, и играла божественная музыка, соединившая их неким неописуемым образом.

Ее губы были мягкими и беззащитными, и Орлене почудилось, будто через них граф вбирает в себя не только ее сердце, но и душу, и ум, и она перестает быть собой и становится частью его.

Ощущение было настолько острым, настолько прекрасным и восхитительным, что девушка не могла больше ни дышать, ни думать, а только лишь трепетать от тысячи невыразимых чудес.

Затем граф поднял голову.

— Моя дорогая, моя глупая, нелепая, дорогая малышка! Как я мог тебя потерять? Как ты могла меня оставить?

— Я… люблю тебя!

Даже самой Орлене показалось, что ее слова пришли очень издалека, но не было никаких других слов, ничего в целом мире, кроме «люблю».

Граф смотрел на нее с минуту, а потом снова поцеловал — он целовал ее медленно, властно и страстно, заставляя все ее тело дрожать и тянуться к нему.

Экипаж казался полным звезд, ослепительных и чудесных.

Только когда лошади остановились перед Алверстон-хаусом, граф разомкнул объятия, и медленно, с невероятным усилием, они слегка отодвинулись друг от друга.

Лакей открыл дверцу.

Граф вышел первым, помог сойти Орлене и, словно защищая, обнял ее одной рукой, подталкивая к парадной двери.