Я вспомнил, что областного прокурора не было в зале во время моего выступления. Значит, тогда… Ничего не скажешь, оперативно действовал Белоус. По горячим следам.

Авдеев неожиданно перешел на другое:

– Когда думаете ехать домой?

– Сегодня.

– Что ж, не буду задерживать. Кстати, скоро, наверное, дадим вам второго помощника.

…В поезде я думал о словах Авдеева насчет помощника. Сдается, что мне не очень верили. И срочно готовили замену.

Поезд пришел в Зорянск точно по расписанию, в половине двенадцатого ночи. Сообщить я не успел: не знал, выеду ли в Зорянск сегодня, или меня попросят остаться.

Домой пришлось добираться на городском транспорте. Идя от остановки автобуса по тихой улице после шумного областного центра, такой до боли знакомой и своей, где знаешь каждый камешек, каждую выбоину в тротуаре, я вдруг ощутил тоску. Думал: свое, родное, успокоит, исцелит. Но все было не так.

Вот и мой дом. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я не знал, что скажу жене. Знал же, что чист перед ней, ан нет. Не мог преодолеть что-то стыдное в себе.

Я открыл дверь своим ключом, включил в передней свет. Из спальни – ни звука. Неужели Даши нет дома?

Она спала. Положив, по обыкновению, одну руку за голову. Я постоял, подождал: может быть, проснется. Но по ровному дыханию понял, что сон ее глубок и крепок.

Раздевшись и тихо нырнув под одеяло, я тут же забылся, словно ухнул в бездонную пропасть, без света и теней…

А утро, по-зимнему чуть брезжущее, я ощутил в странном, полубредовом состоянии. Все на месте, я дома, в своей спальне, наполненной тишиной, но что-то изменилось вокруг. Крепкий сон освежил меня, но какая-то аномалия искривила привычные минуты пробуждения. Даши рядом не было. Не слышно ее и на кухне – самом, наверное, популярном месте во всех семьях по утрам.

На кухне ждал оставленный Дашей завтрак. Сама она, видимо, только что ушла. Ехать ей на службу через весь город. В квартире еще ощущался запах «Красной Москвы»…

Я побрился. Умылся. Но решил, что этого мало, и полез под душ. Словно хотел смыть попавшую на меня ненароком грязь.

Из-за этой процедуры пришел на работу на десять минут позже обычного. Вот мой кабинет. Зимой холодный, летом жаркий. Никакие ухищрения сантехников не могли изменить этого чередования температуры.

Старый дореволюционный дом прежде отапливали печами. И все было в порядке – в трескучие морозы, говорят, в комнатах стояла жара, летом – прохлада. Но после войны провели центральное отопление, что решило участь тех, кто был призван трудиться в этом помещении.

В кабинетах красовались печи, отделанные прекрасными изразцами. Как немой укор современной технике.

И какой бы он ни был, этот старый, но еще крепкий своими метровыми стенами дом, он был мне дорог. Пусть я злился иногда на его запущенный вид, на покосившуюся деревянную лестницу, на тяжелые дубовые входные двери – он мне долгие годы был вторым домом. А по времени (сколько я проводил в нем в сутки) – первым.

Мысль о том, что, возможно, мне придется скоро покинуть его, была грустна. И поэтому хотел поглубже окунуться в работу, чтобы не думать об этом.

Обычно после даже одного дня моего отсутствия в прокуратуре скапливалась масса дел, ожидали посетители. Тут же, как назло, меня почти никто не беспокоил. Следователи не заходили. Ни одного посетителя.

Я просидел до обеда, думая, что, может быть, хоть позвонят из райкома, райисполкома, из милиции – все равно откуда. Нет. Словно номер моего телефона был вычеркнут из блокнотов, справочников, из памяти всех.

Я поймал себя на том, что мысли мои вертятся около одного вопроса: знают уже или нет?…

Ушел с работы, как говорится, по звонку, чем вверг в изумление секретаря Веронику Савельевну.