— Вы знаете, что кроме сукон для ливреи, бальных и придворных платьев, мебельных тканей, я обязался доставить белье и кружева.

— Да, ну так что же?

— Ну! Не будем же путаться в наших счетах… Когда я поставлю все эти вещи, я представлю вам один общий счет и не откажусь получить плату…

— Дюран… Дюран… Вы употребляете во зло симпатию, которую внушаете мне!.. Вы ставите меня в неловкое положение перед графиней!..

— Она не будет знать, заплатили ли вы мне или нет…

— А если она спросит?..

— Ах! Боже мой! Вы ответите правду, что вы еще не получили от меня счета…

— Вы хотите этого непременно?

— Пожалуйста!

— Хорошо!.. Я уступаю, но, право, я слишком слаб…

Дюран рассыпался в благодарности, и управитель воротился во второй этаж.

Между тем Дюран, после своего разговора с графиней, не мог обуздать своей радости и гордости. Задетый за слабую струну, за свое тщеславие, упоенный уже успехом своей будущей славы, он поспешил распустить слухи о почестях, которые скоро посыплются на него. Прежде чем прошли сутки, весь квартал уже знал об этом. Дюрана приходили поздравлять; некоторые просили даже его протекции. И он принимал со снисходительностью, исполненной достоинства, льстецов и попрошаек. Между тем все семейство его находилось в восхищении, которое легко понять. Тесть, этот медик, изобретатель мази и эликсира, через руки которого, по выражению Дюрана, прошло более десяти тысяч человек, видел уже на груди своей орден и спесиво говорил:

— Что же тут такого? Я заслужил его!

— Любезный Дюран, — говорил Агамемнон Рива, — возьмите, пожалуйста, лист пергамента…

— Зачем?

— Чтобы написать ваше имя, фамилию, лета, звание и прочее самым красивым почерком…

— С какой целью?

— Как? Вы не угадываете?

— Право, нет!

— Речь идет о звании префекта…

— О!

— Без сомнения; и эта бумага присоединится, как документ для справки, к просьбе, которую пишет теперь графиня, а я ее отнесу вечером к кардиналу Дюбуа…

Дюран торопливо взял лист пергамента, схватил перо и написал требуемые сведения с каллиграфическим совершенством.

— Ах! — сказал он, когда Дюран окончил необходимые отметки, — если бы я был уверен в вашей скромности, мой добрый друг.

— Ну что ж? — с живостью спросил Дюран.

— Я мог бы…

— Вы могли бы… что?

— Показать вам…

— Что такое?

— Нет, нет… Лучше молчать… Я уже и так проболтался…

— Друг мой… Мой превосходный друг! — вскричал Дюран, любопытство которого было возбуждено до крайней степени. — Я уверен, что вы скрываете от меня какое-нибудь приятное известие…

— Угадали…

— О? Что ж такое?

— Только не сегодня…

— Пожалуйста…

— Нет.

— Заклинаю вас!

— Нет! Напрасно будете настаивать.

— Отчего же?

— Оттого, что я болтун… Что вы не в состоянии будете молчать… И что лучше ничего вам не говорить.

— Агамемнон, клянусь вам, что я не проболтаюсь.

— Да… Да… Вы клянетесь, но подобные клятвы никто не держит никогда…

— Даю вам честное слово!

— Честное слово?

— Да.