Изменить размер шрифта - +
Худой глаз - спаси бог.
   - Не любит меня никто, мамка! Душно, скучно  в  терему...  На  волю  бы
куда... Хоть с каликами, что ли, подти?
   - Да ты с чего это, моя королевна? Что ты, Ильинишна,  мать?  Да  нешто
мало тебе любови, ласки от боярина Бориса-то?
   - Горючее у меня сердце, мамка, как смола на  огне.  Сжигает  меня  мое
сердце, а стар ведь он, муж...
   - Ты сгоряча, дитятко, не скажи ему такого, - спаси бог! Любит он тебя,
собой не дорожит - во как любит! И я тебя люблю... с  малых  лет  люблю...
Царицу-то Марью мене люблю я... Ты мной пестована, байкана - ой, ты! Я  за
тебя хоть седни помереть готова.
   - Живи, мамка! Пошто тебе за меня помирать?.. А вот  скажу,  -  боярыня
подняла голову, - говоришь: "Взведи поклеп на казака, что в солейном бунте
был". А мне вот его охота видеть здесь, у себя в  светлице,  спросить  обо
всем самого...
   - Да ты сотвори, боярыня, Исусову молитву, -  змия-аспида  зреть  своим
глазом хошь! Как он убьет тебя? Ведь он  ведомой  душегуб,  ежели  он  тот
отаман солейной, станишник,  шарпальник...  огонь  заразительный,  болесть
лютая - трясуха его бей!
   - Чуй, мамка! Кабы не тот казак, меня бы тогда убили: он не  дал...  Не
убили бы - спалили терем... Я же была недвижима... Теперь мне памятны  его
слова: "Спи, - не тронут, не спалят!" Больна я  была,  но  парчу,  каменья
дорогие и лица видела ясно, яснее, чем ныне  вижу...  Глаза  его  помню  -
страшные глаза...
   - Как же ему, боярыня Ильинишна, тебя было не сохранить? Такое  затеял,
грабежник! Еще бы - рухло боярское расхитили, да еще бы  и  тебя,  хворую,
кончили...
   - Кто грабит, мамка, тот не думает и не боится, -  в  толпе  грабителей
одного виноватого нет: вся  толпа  виновата  и  не  виновата...  как  хошь
суди...
   Боярыня снова уронила голову на  грудь.  Старухе  показалось,  что  она
плачет.
   - Ой, что ты, Ильинишна? Уж не  привести  ли  тебе  колдовку  Татьянку?
Может, наговор какой? Вот уж истинно,  что  и  золото  тускнеет  и  жемчуг
бусеет порой.
   - Хочу глянуть  на  него!  Может  быть,  расскажет  мне  такое,  что  я
развеселюсь, успокоюсь. Ведь он не мы! Он вольной - в горах, в море бывал,
в степи без конца-края... Горы выше облаков! Море - океан неведомый, степь
- целый свет голубой да  зеленой,  и  всякая  там  тварь  живет,  малая  и
большая... Барбы [барсы] полосатые... В облаках орлы, -  крылы  сажень,  а
клюв - что железный.
   Боярыня порывисто встала, начала ходить по светлице.
   - Приведи его, мамка! Сыщи...  хочу  его  видеть...  Подарю  тебе,  что
попросишь, и поверю, что жалеешь, любишь меня. Хоть ты люби меня...  Девки
- те, я вижу, прелестничают, кланяются, а боятся меня и не любят.
   - Ой ты, королевна моя! Немысленное говоришь, а как проведает  про  то,
что ты через меня в светлицу водила шарпальника, Борис-то Иванович? А  что
проведает, - то, скажу тебе, все ему будет  сказано  и  что  меж  тобой  и
разбойником говорено было.
Быстрый переход