Я не Глэдис.

Здесь даже туалет заперт. Она может помочиться, только если санитары сами посадят ее на унитаз.

– Отоприте дверь! – кричит Мэрилин. – Выпустите меня. Это ошибка!

Но они не открывают. Просто проходят мимо, смотрят и осуждающе покачивают головами. Иногда останавливаются, чтобы рассмотреть ее получше. Им всем прекрасно известно, кто она такая. Они заинтригованы. И жестоки.

Мэрилин срывает сорочку, обнажая свое тело.

– Если вам так интересно – любуйтесь, черт возьми.

Почему доктор Крис так поступила?

Да, ей нужно слезть с таблеток. Да, она расстроена недавними событиями и впала в депрессию.

Но разве она похожа на безумцев, запертых в этой больнице? Нисколько. Они сумасшедшие. А у нее просто много проблем.

Мэрилин сидит на холодном полу, голая, пока все желающие пялятся на нее.

Потом дверь открывается.

– Ну наконец-то. – Она тянется за сорочкой.

Но, прежде чем она успевает одеться, ее окружают санитары и смотрят своими безжизненными глазами как на какую-то жалкую сумасшедшую. Мэрилин замирает, охваченная бесконтрольным ужасом. Инстинкт говорит ей бежать, и она бросается к двери. Но ее тут же хватают. Держат со всех сторон. Холодные грубые пальцы сжимают лодыжки и запястья.

Она сопротивляется. Пинается. Бьет кулаками. Кричит.

Ее переворачивают лицом вниз – слезы падают на блестящий пол – и несут на другой этаж. Там ее швыряют в крохотную белую ледяную палату и с грохотом захлопывают дверь.

В Мэрилин фейерверком взрывается злость. Она вскакивает, хватает стул и бьет им по стеклянной двери.

Стекло разбивается, и Мэрилин подбирает с пола осколок.

– Я порежу себя, если вы меня не выпустите, – предупреждает она, когда в палату снова вбегают медсестры и санитары. Но это ложь. Мэрилин не станет портить кожу, красоту, которую она так тщательно берегла. Ни за что.

– Тише, тише, – увещевает медсестра, вытянув руки. Стекло хрустит под ее мягкими, неуклюжими туфлями.

Мэрилин озирается, пытаясь сообразить, что задумала эта женщина и получится ли ускользнуть через открытую дверь. Но она не успевает принять решение: медсестра втыкает в нее шприц. Холодная жидкость вливается под кожу и, обернувшись огнем, растекается по венам. Все вокруг начинает расплываться, стены палаты пульсируют. Мэрилин пошатывается, и кто-то вырывает у нее из пальцев осколок стекла.

Ее укутывают и связывают так, что не пошевелиться, и она не может выговорить ни слова. Безмолвную, пускающую слюни, ее небрежно укладывают на койку. Мысленно Мэрилин кричит, но губы ее не слушаются, как бы она ни старалась.

На следующее утро ее мягко трясут за плечо, чтобы разбудить, и развязывают. Мэрилин потягивается, чтобы размять ноющие суставы.

– Доброе утро. – Санитар протягивает ей стакан воды и чашечку с таблетками.

Разве она здесь не для того, чтобы завязать с таблетками?

– Не хочу, – говорит она. – Они мне не нужны.

– Лучше выпей, а не то тебе сделают укол и заставят проглотить силой.

Мэрилин берет стаканчик и закидывает таблетки в рот. Потом санитар ведет ее в туалет и смотрит, как она справляет нужду.

Ее мутит. Собственное тело кажется чужим.

Они возвращаются к койке, и санитар снова собирается ее связать, но Мэрилин трясет головой и с трудом выговаривает:

– Пожалуйста, не надо. Я не стану сбегать.

Из глаз текут слезы, и санитар соглашается. Некоторое время спустя приходит медсестра.

– Можно мне позвонить друзьям? – просит Мэрилин.

Ей отвечают отказом. Ее заперли здесь от всего мира. От лекарств, которые ей дали, ее мучает слабость. Конечности кажутся неподъемными железными гирями.

Мэрилин не знает, сколько часов или минут проходит перед тем, как ей снова приносят таблетки.