Гамильтон и Наварро поспешно забрались на нижние ветви ближайшего дерева, ненамного опередив кабанов, которые окружили дерево и, словно по какому‑то невидимому сигналу, начали подрывать его корни своими жуткими клыками. Корни у амазонских деревьев, как и у калифорнийской гигантской секвойи, чрезвычайно длинные, но растут очень неглубоко.
– Такое впечатление, что они уже проделывали это прежде, – заметил Наварро. – Как вы думаете, сколько им понадобится времени?
– Совсем немного.
Гамильтон прицелился из пистолета и выстрелил в кабана, трудившегося особенно прилежно. Мертвое животное скатилось в реку. Несколько секунд спустя гладкая поверхность реки покрылась густой мелкой рябью и донесся пронзительный, холодящий душу визг: острые как иголки зубы прожорливых пираний принялись разделывать кабана.
Наварро прочистил горло и сказал:
– Пожалуй, не стоило убивать его так близко к реке.
Гамильтон оценил обстановку:
– Квиексада – с одной стороны, пираньи – с другой. Ты случаем не видишь удава, спрятавшегося в верхних ветвях?
Наварро невольно посмотрел наверх, потом вниз, на стадо, удвоившее свои усилия. Оба мужчины начали стрелять, и через несколько секунд на земле лежала дюжина мертвых квиексада. Наварро сказал:
– В следующий раз, отправляясь на охоту за кабанами, – если, конечно, будет следующий раз, – я возьму автомат. У меня кончились патроны.
– У меня тоже.
Вид мертвых сородичей лишь усилил жажду крови у остальных. Они яростно разрывали корни – и уцелевших корней оставалось все меньше.
– Сеньор Гамильтон, – сказал Наварро, – как вы думаете, это я так дрожу или же дерево становится все более... как же это слово?
– Неустойчивым?
– Да, неустойчивым.
– Я не думаю. Я знаю.
Раздался выстрел, и один из кабанов упал мертвым. Гамильтон и Наварро оглянулись в ту сторону, откуда пришли. Рамон, у которого на спине виднелась какая‑то поклажа, благоразумно остановился метрах в сорока от них возле дерева с низкорастущими ветвями. Он продолжал стрелять с убийственной точностью. Внезапно раздался щелчок, возвещавший о том, что магазин опустел. Наварро и Гамильтон переглянулись, но Рамон остался невозмутим. Он достал из кармана новый магазин, вставил его и возобновил стрельбу. Еще три выстрела, и до кабанов наконец дошло, какая их ждет судьба. Все уцелевшие животные повернулись и побежали в лес.
Трое друзей направились к лагерю, прихватив с собой кабана. Рамон сказал:
– Я услышал стрельбу, вот и пришел. На всякий случай прихватил с собой побольше патронов. – Он невозмутимо похлопал себя по оттопырившемуся карману и добавил извиняющимся тоном: – Это моя вина. Я не должен был отпускать вас одних. Нужно хорошо знать лес...
– Ладно, хватит, – оборвал его Гамильтон. – С твоей стороны было очень предусмотрительно прихватить мой рюкзак.
– Нельзя подвергать искушению слабых духом, – смиренно ответил Рамон.
– Да успокойся ты! – велел брату Наварро и повернулся к Гамильтону, – Видит бог, он и раньше был невыносим, но теперь, после всего...
Ярко полыхающий огонь костра вгрызался в надвигающуюся тьму, а на слое раскаленных углей шипели куски кабанины.
– Я понимаю необходимость этих выстрелов, – начал разговор Смит. – Но если кругом хорена... Ведь вы привлекли внимание всех и каждого на много километров вокруг.
– Не беспокойтесь, – откликнулся Гамильтон. – Хорена никогда не нападают ночью. Если индеец‑хорена умрет ночью, его душа будет вечно бродить в потустороннем мире. Его боги должны видеть, как он умирает. – Гамильтон потыкал кабанину ножом. – По‑моему, мясо уже почти готово. |