— Ерунда! Это еще у Довлатова было: «женщины любят мерзавцев», — парировал Дмитрий, отвечая «дур-чаром». — А наша Анечка, при всей своей мечтательности, все одно — суть баба.

— Баба-то баба, но отнюдь не дура.

— Э-э, брат! Бабы в таких делах, как любовь-морковь, все поголовно дуры. Как доходит до нежных чуйств — все, беда! Дура дурой… и сплошная «Санта-Барбара».

Купцов усмехнулся:

— Да-а, крепко! Всего несколькими словами охарактеризовал лучшую половину человечества. Ярко, точно, как ты любишь говорить — глыбко. Феминистки в трауре.

— А то! Как будто, понимаешь, с Восьмым марта поздравил. Ну кидай кости, че ворон считаешь?..

Лишь в начале десятого на дрянной грунтовке показался «БМВ»-«треха».

Дальнозоркий Леонид всмотрелся и бросил зажатые в кулаке кости не на доску, а в коробку из-под нард:

— Едет. Едет Этибар-оглы. Готовься к встрече.

— А че к ней готовиться? — пожал плечами Петрухин. — Между прочим, свезло тебе. Еще бы с десяток ходов и — привет! Попал бы сотни на три, не меньше…

Снаружи микроавтобус решальщиков выглядел пустым и мертвым. Он стоял у подъезда таким образом, что пройти мимо него Мамедов никак не мог. А значит, встреча была неизбежна. Прилично пошарпанная «треха» с тонированными стеклами проехала мимо «Фердинанда», вылезла двумя передними колесами на почти утонувший в грязи поребрик и остановилась.

— А че к ней готовиться? — повторил Дмитрий. — Сейчас мы янычара этого возьмем за вымя крепко-накрепко и выдоим ласково, до последней капелюшечки.

Дверь «трехи» распахнулась, показались ноги в черных блестящих ботинках и белых носках. Следом вылез сам Этибар-оглы Мамедов. Был он весьма полным, рыхлым, смуглым и с черными густыми усами. Партнеры отметили, что поверхностное описание «гения» Антоши тем не менее весьма соответствовало внешности Мамедова.

Этибар-оглы выбрался из машины, взял с заднего сиденья «дипломат», захлопнул дверь. В пику ему Петрухин, наоборот, откатил в сторону левую, которую Мамедову не было видно, дверь пассажирского салона «Фердинанда». В салон тотчас ворвались лучи заходящего солнца, заблестели на гранях латунных костей для игры в нарды.

Мамедов шел, как плыл. Коротенькие ножки его в черных блестящих ботинках на толстой подошве и высоком каблуке смешно семенили по асфальту. Новый асфальт был покрыт слоем грязи, нанесенной машинами с подъездной грунтовки.

Но Этибар-оглы не смотрел под ноги. Вообще, в эту минуту он служил олицетворением достоинства и уважения к собственной персоне: в левой руке — «дипломат», в правой — «труба», за спиной — довольно-таки древняя «бээмвуха» и две-три «точки» в районе Апрашки. А еще в его жизни были русские проститутки, которых он ни на йоту не считал за людей, были деньги — рубли и горячо любимые евры, были золото, четки, показушная религиозность, дыни, анаша, «дежурный» презерватив в бумажнике и презрение ко всему русскому.

Купцов смотрел на азербайджанца сквозь тонированное стекло и видел Этибара-Эдика насквозь. Конечно, в чем-то он мог и ошибиться. Но если и ошибался, то только в частностях. Ну, например, «точек» на Апрашке, как выяснится в дальнейшем, у него было не три, а пять… Но в основном Леонид знал этих «восточных негоциантов» очень хорошо. И, сказать по правде, большой любовью к ним не пылал…

Мамедов обогнул «фердинанда» и оказался перед раскрытой боковой дверью. И тут перед ним возник Петрухин. Он появился в лучах закатного пламени и задал традиционно-скучный вопрос:

— Гражданин Мамедов?

Парадоксально, но факт: для всех граждан РФ, а также бывшего СССР, равно как всех нынешних независимых государств, образовавшихся после развала Союза, высокое слово «гражданин» до сей поры звучит примерно как «Тревога!».