А если инфантильные люди встают во главе государств, целые государства могут начать вести себя, как инфантильные люди.

Штука в том, что Россия не могла себе позволить терпеть такую власть долго. Ведь ей приходится заботиться о себе только самой, а стало быть, самой иметь дело с реальностью. У нас теперь тех, кто Шарли, мало-помалу выдавливают обратно в их валютные песочницы; они же, ничего за полтора десятка лет не сумев и всё равно ничего не поняв, обижаются, в качестве психологической защиты называют себя «лучшими людьми», «совестью нации», а всех остальных — «протоплазмой», «биомассой», «враждебной окружающей средой». Детский сад. У меня какашка — самая толстая, и писаю я выше всех! Не веришь? Тогда я сейчас прямо на тебя написаю!

Ну что с тебя возьмёшь… Писай, у нас демократия… Только смотри, кончик не отморозь.

Но дела вести имеет смысл только с теми, кто сам отвечает за себя. Только его слова что-то значат. Даже если он тебе врёт, в его обмане куда больше смысла и надёжности, чем в самом искреннем лопотании распустившего хвост павлина, у которого семь пятниц на неделе.

Независимость надо выстрадать. Действительно независимым можно было стать лишь в ту пору, когда успех и неуспех народа решался его собственным плугом и его собственным мечом. В кредит от МВФ самостоятельность не получишь. Нету её у МВФ, и никогда не было, и быть не может. Когда государственность тебе дают на блюдечке с голубой каёмочкой, пусть даже из лучших побуждений, на самом деле это не государственность. Это этнографическое фиглярство. Это кормушка для бездельников и болтунов. Это рейдерский захват общенародной собственности. Это свобода отвечать злом на добро.

Как, например, успели пострадать за четыре тысячи лет китайцы! Порой и их, и нас били и побеждали; и мы, и они порой кого-то (а то и друг друга) били и побеждали. И им, и нам из века в век приходилось крепко думать; не о том думать, чтобы публично сморозить что-нибудь этакое, покрасивше, и не том, чтобы перед телекамерами выглядеть поимпозантней, и не о том, чтобы сделать лицо и голос пожалобней и выклянчить что-нибудь сладенькое у заезжего молодца, — а о том, как всем вместе спастись, как сделать то или иное крупное настоящее дело. Мы взрослые. Взрослые люди тоже разные бывают, как и дети, разброс сильнейший. Но всё же взрослого и ребёнка не перепутаешь. Взрослые озабочены реальностью, отвечают за реальность и знают, что кроме них с их проблемами разбираться никто не станет. Сами, только сами. Это чувство выстрадано взрослыми народами за века бурной, кровавой истории, полной жутких зигзагов и недобрых сюрпризов. Успев повзрослеть каждый сам по себе, люди редко, не то что в детстве, становятся друганами не разлей вода, — но зато соратниками, если решат, становятся всерьёз.

А ребёнку лишь бы к кому-то прислониться и сказать: хочу. Причём лучше бы — к кому-то чужому, не к родителям. Потому что ведь родители могут начать воспитывать, объяснять, что хорошо и что плохо. А чужой дядька конфетку даст за так. Например, за то, что я ему из родительского дома чего-нибудь вынесу. Он ведь, понимаете ли, относится ко мне как к равному, меня уважает, видит во мне человека, личность.

Я помню, как в 85-м году мы с женой и пятилетним сыном отдыхали в Коктебеле — и у сына на пузе вскочил фурункул.