Сквозь мутную пелену увидел, что распорядитель подзывает меня. На негнущихся ногах я подошел, положил букет в гроб, поцеловал в лоб чистое, ангельское лицо Веры. Ее очень аккуратно загримировали и в соответствии с традициями одели в белоснежное свадебное платье. Казалось, что эта красавица не умерла, а просто уснула. Травм от аварии видно не было, и о смерти говорил только слабый запах формалина, который видимо долго еще будет меня преследовать.

Начали прощаться и все остальные. Милицейское оцепление за нашими спинами уже еле сдерживало толпу желающих бросить последний взгляд на мертвую звездочку. На помощь им бросилась охрана и все наши парни, успевшие попрощаться с Верой.

Дальше помню все как тумане… Как заколачивали гроб, как опускали его на длинных ремнях в могилу, как застучали о крышку первые горсти сухой земли. Над холмиком свежей земли установили большую фотографию улыбающейся Веры и пышные венки. Потом пространство вокруг могилы заполонили живыми цветами. Мы молча поклонились, отдавая Вере последний долг памяти, и медленно двинулись в обратный путь к воротам кладбища.

Ум мой до сих пор отказывался верить, что ее больше нет. Все происходящее вокруг казалось не имеет к Вере никакого отношения. Подавленные и измученные жарой, мы с коллегами, молча, рассаживались в машины и автобусы, чтобы поехать теперь на поминки, проведение которых заказали в банкетном зале ресторана Прага…

Его я тоже отныне буду избегать — слишком тяжелы эти воспоминания…

* * *

Невзирая на все трагические события, на следующее утро наш коллектив собирается в студии в полном составе. Клаймич попытался убедить меня, что нужен хотя бы день, чтобы всем прийти в себя после похорон, но тут я был непреклонен. Работа — вот лучшее лекарство от тоски и хандры, а значит — нам всем пора заняться делом.

Накануне в Праге ко мне подошел и Завадский.

— Вить, мы тут решили вечером в студии собраться. Ну, помянуть Веру без этого официоза.

Коля кивнул на большой банкетный зал, где тихонько играла траурная музыка, люди — знакомые и не очень — выпивали за столами поставленными буквой Т, подходили друг к другу, тихо общались… Из артистической среды здесь практически никого не было. Лето — время массовых гастролей и отпусков — артистов просто не было в Москве, а нарушать гастрольный график и переносить концерты, никому не позволено. Соболезнования прислали многие и многие, а те, с кем у нас дружеские отношения, еще и лично позвонили Григорию Давыдовичу. Но приехать практически никто не смог. Я отнесся к этому с полным пониманием — артисты люди подневольные, особенно в СССР. Так что на похоронах и поминках была только Люда Сенчина, на которую общие строгие правила в силу известных причин не распространяются, да еще Катя Семенова. Она сейчас лишь изредка участвовала в сборных концертах, и на гастроли ее пока не приглашали.

— Коль, если там будут только свои, я не против.

Но поминки в студии получились еще более тягостными, чем в ресторане. Здесь нам уже не нужно было притворяться и произносить красивых слов, все мы прекрасно знали, что из себя на самом деле представляла покойная Вера. Да, мы страшно жалели коллегу, но вместе с тем и прекрасно понимали, что если бы не ее взбрыки и капризы, участившиеся в последнее время, мы бы здесь сейчас не сидели за поминальным столом.

— Что же теперь будет… — тяжело вздохнула Лада — гастроли в США, наверное, перенесут?

— Нет.