– Кровь предков… – проговорил Адолин.

– В чем дело? – сказал Секейр. – Что ты с ней сделал? От твоего вида она начала бредить, она обезумела и…

Он замолчал, когда Майя ткнула в его сторону пальцем и издала ужасающий визг, ее челюсть при этом опустилась ниже положенного. Секейр прижал руку к груди, вытаращив глаза. Ее крик превратился в слова.

– Ты. Не отнимешь. Мою. Жертву! – крикнула она. – Моя. Моя жертва. Не твоя. – Она указала на толпу. – Не их. – Она указала на Адолина. – Не его. Моя. Моя жертва.

– Вы знали, что произойдет, когда Сияющие нарушат свои клятвы, – сказал Адолин. – Они вас не убивали. Вы все решили сообща.

Она энергично закивала.

– Все это время, – сказал Адолин громче, для публики. – Все считали вас жертвами. Мы не признавали, что вы были соратниками Сияющих.

– Мы выбрали, – прошипела она. Затем выпалила, как бравурный припев: – Выбрали сами!

Адолин помог ей подойти к первому ряду скамеек, и спрен чести, сидевший там, отполз в сторону. Она села, дрожа, но продолжала крепко держать его за руку. Он не отстранился; она, казалось, нуждалась в утешении.

Он оглядел толпу. Затем повернулся к Секейру и другим старшим спренам чести, сидящим возле судейского трона.

Адолин молчал, но своим видом бросал им вызов: пусть попробуют его осудить. Пусть попробуют проигнорировать показания обличителя, которого сами же и выбрали и якобы наделили правом вынести вердикт. Он позволил им все осознать. Он дал им возможность подумать.

Затем они начали удаляться. Спрены чести уходили – затравленные, сбитые с толку. Старейшины собрались вокруг Секейра, который остался стоять, ошеломленно глядя на Майю. Они оттащили его, разговаривая приглушенными, озабоченными голосами.

Адолина не тронули. Все держались подальше от него и от Майи. Пока наконец на трибунах не остался один спрен. Одетая в черное женщина, чья кожа радужно переливалась. Купаж встала и начала спускаться по ступенькам.

– Я хотела бы претендовать на толику этой победы, – сказала она, – ведь вы одержали верх в том, что все считали непреодолимым испытанием. Но сегодня победили не моя опека и не ваша смелость.

Майя наконец отпустила руку Адолина. Она казалась сильнее, чем раньше, хотя ее глаза все еще были выцарапаны. Он чувствовал ее любопытство, ее… осознанность. Она посмотрела на него и кивнула.

Он кивнул в ответ:

– Спасибо.

– Сссила, – прошептала мертвоглазая. – Ссила. Прж…

– Сила прежде слабости.

Она снова кивнула и уставилась в землю выцарапанными глазами, охваченная изнеможением.

– Я не намерен забывать, что вы свидетельствовали против меня, – сказал Адолин, обращаясь к спрену чернил. – В этом представлении вы играли за обе стороны.

– Для меня таков был лучший способ победить, – сказала Купаж, разглядывая Майю. – Но знайте, что это я предложила старейшинам использовать вашу мертвоглазую в качестве обличителя. Они не знали о правовом положении, которое позволяло говорить за нее.

– Значит, ее боль – ваша вина?

– Я не предполагала, что они обойдутся с ней так бессердечно. Их поступок только на их совести, как и позор. Но, надо признать, я понимала, что они на многое способны. Я хотела проверить, существует ли истина – та, про которую вы мне сказали.

Адолин нахмурился, пытаясь вспомнить.

– Что она может говорить, – напомнила Купаж.