– Можем ли мы предотвратить это? – спросила Венли у Лешви, которая устроилась рядом с ней после того, как ее оттолкнул Благословенный Бурей.

– Мне понадобится авторитет Рабониэли, чтобы отменить приказ, – ответила та в ритме смущения. – Преследователь имеет законную власть в башне. Я уже послала спросить Рабониэль.

Венли вздрогнула от криков.

– Но Рабониэль сказала, что Сияющих надо сберечь!

– Уже нет. Ночью что-то случилось. Рабониэль нуждалась в Сияющих для опытов, которые собиралась провести, но ей принесли одного из них, и после этого она сказала, что не нуждается в дальнейших проверках. Остальные теперь обуза и будут представлять опасность, если проснутся.

Венли посмотрела на умирающих и отпрянула, когда мимо пробежали несколько боеформ с окровавленными топорами.

– Это… прискорбно, – продолжила Лешви. – Я не пою в ритме радости в таких конфликтах. Но мы поступали так раньше и поступим снова, чтобы отвоевать наш мир.

– Разве мы не можем измениться к лучшему? – взмолилась Венли в ритме разочарования. – Разве не существует какого-нибудь способа?

Лешви посмотрела на нее, склонив голову набок. Венли снова использовала один из неправильных ритмов.

Венли оглядела комнату, где было полным-полно спренов гнева и страха. Некоторые из солдат-певцов не участвовали в избиении. Она заметила Ротана и Малала, солдат Лешви. Они колебались и наблюдали. Лешви подбирала хороших бойцов.

«Покажи ей, – затрепетала Тимбре. – Покажи-покажи-покажи!»

Венли собралась с духом. Затем она втянула буресвет из сфер в кармане и позволила себе начать светиться.

Лешви тут же запела в ритме уничтожения и схватила Венли за лицо мощной хваткой.

– Что? – спросила она. – Что ты наделала?!

Каладин очутился вне времени.

Он встретил здесь Буреотца в ту ужасную ночь, когда его вздернули перед началом бури и когда Сил отчаянно старалась его защитить.

На этот раз он дрейфовал в темноте. Ветер больше его не швырял, и вокруг царили невероятное спокойствие и тишина. Он словно плыл один в океане.

– ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПРОИЗНОСИШЬ СЛОВА? – спросил Буреотец.

– Я их забыл, – прошептал Каладин.

– ВОВСЕ НЕТ.

– Будут ли они что-нибудь значить, если я их не почувствую, Буреотец? Разве можно произнести Идеал – и солгать?

Тишина. Изобличающее молчание.

– Он хочет заполучить меня, как хотел Моаша, – сказал Каладин. – Если продолжит давить, то преуспеет. Значит, мне пора уйти.

– ЭТО ЛОЖЬ, – сказал Буреотец. – ЭТО ЕГО ПОСЛЕДНЯЯ ЛОЖЬ, СЫН ЧЕСТИ. ЛОЖЬ, КОТОРАЯ ВНУШАЕТ, ЧТО У ТЕБЯ НЕТ ВЫБОРА. ЛОЖЬ О ТОМ, ЧТО БОЛЬШЕ НЕТ НИКАКОГО ПУТЕШЕСТВИЯ, КОТОРОЕ СТОИЛО БЫ ПРЕДПРИНЯТЬ.

Он был прав. Где-то в самой глубине души, куда не достигал самообман, Каладин знал, что это правда.

– А если я слишком устал? – прошептал Каладин. – Если больше нечего отдать? Может, именно поэтому я не могу произнести твои Слова. Это слишком для меня…

– ТЫ СНОВА ОБРЕЧЕШЬ МОЮ ДОЧЬ НА СТРАДАНИЯ?

Каладин поморщился, но правда есть правда. Мог ли он так поступить с Сил?

Он стиснул зубы и начал бороться. Начал пробиваться сквозь ничто. Сквозь неспособность думать. Он сражался с болью, мучениями – все еще невыносимыми – от потери друга.

Он закричал, затрепетал, а затем обмяк.

– Чересчур слаб, – прошептал он.