Когда посетители входили в эту комнату — мы называли ее «Большой», — перед ними оказывались два помещения поменьше: слева — столовая на двенадцать мест, справа — уютная библиотека, расстановка книг в которой не отличалась нарочито показной красивостью, потому что их постоянно читали и перечитывали. Эти три комнаты я особенно любила. Ларримор называл это место поющим, потому что сюда долетали звонкоголосые бризы, гуляющие над долиной. Местные называли дом дворцом. А для меня он был родным домом.

В нетерпении позвонив Оскару, я спросила:

— «Таймс» еще не приносили?

— Мадам, вы же знаете, что воскресный выпуск верстается в последнюю минуту и приходит поздно, — терпеливо разъяснил он.

— Да, да, я забыла. Не терпится поскорее прочесть.

— Если я пойду за ним прямо сейчас, мне придется просто сидеть и ждать, — рассмеялся он.

— Да, конечно. Но, пожалуйста, принесите его как можно скорее.

Когда через некоторое время он принес толстый воскресный выпуск, я быстро нашла в нем раздел «Книжное обозрение». Мне казалось, что о таком важном произведении, как роман Йодера, будет написано на первой странице, но, к моему разочарованию, там не было о нем ни строчки. Перелистывая газету со все возрастающим беспокойством, я добралась наконец до страницы 12, где и обнаружила дикую рецензию своего просвещенного друга Карла Стрейберта.

Сраженная его расправой над тем, что, по мнению многих, должно было стать лучшим романом грензлерской серии, я бросила «обозрение» на кофейный столик, перевернув пустую чашку, и пробормотала:

— Позор! Они же соседи! Почти коллеги!

Вновь взяв в руки газету, я перечитала каждое предложение так тщательно, как вчитывалась когда-то в учебные задания в Вассаре, но это лишь прибавило мне злости. Я всегда любила книги. Они повсюду в моем доме. И я не могла оставаться безучастной, когда моему автору наносили такое оскорбление.

Едва сдерживая ярость, я набрала первый из многочисленных номеров, по которому должна была позвонить в этот день. Это был номер Стрейберта, но его не оказалось в общежитии колледжа. Нетерпелива набрал телефон своего внука, я застала его еще в постели:

— Тимоти! Ты читал рецензию Стрейберта на роман Лукаса Йодера?

— Да. Сильный разнос, не так ли?

— Это бесчестно!

— Бабушка…

— Они же друзья, они чуть ли не вместе работали… над такими хорошими проектами в колледже.

— Вот что, бабушка! Стрейберт в своей рецензии затрагивает вопросы, которые имеют огромное значение для всех писателей…

— Но как можно опускаться до оскорблений в адрес Друга!

— Он не опускается до оскорблений. Он обозначает нравственную проблему и делает это, надо сказать, довольно аккуратно.

— Ты что, забыл, как мистер Йодер поддерживал тебя, когда ты написал свой «Калейдоскоп»? Ты такой же, как твой профессор Стрейберт! Нет, ты хуже! Ты неблагодарный! А среди джентльменов это непростительно!

— Стрейберт и я — мы не злодеи. Ты знаешь, что я хорошо отношусь к мистеру Йодеру и благодарен ему за поддержку. Просто среди тех, кто преподает настоящую литературу, Йодер уже давно считается вымершей птицей додо. — После паузы в трубке послышался его смешок. — Какое название для моего собственного очерка — «Йодо — ДОДО».

— Только попробуй написать нечто подобное, и я отрекусь от тебя! Нет, я лишу тебя наследства!

— Не говори чепухи, дорогая допотопная старушенция.