Внезапно Мерри выпрямилась.

– Стоп! – закричала она. – Я совсем забыла. Мне надо забрать что‑то с веранды Хайлендов.

– Нет проблем, – откликнулся Дрю. – Если это огромная серая капсула, которая лопнет на чердаке и проглотит моих родителей, я совершенно не возражаю. Я уже ничему не удивляюсь.

Мередит медленно поднялась на веранду Хайлендов. Мэллори неотступно следовала за ней. Сначала Мерри не заметила ничего необычного, а потом увидела что‑то в старом кресле‑качалке в дальнем конце веранды. Куртка Бена. Она поднесла ее к лицу, вдыхая свежий сосновый аромат Бена, спрашивая себя, как долго он еще продержится. Что, если он уже улетучивается? Она обернулась к окну и помахала Хайлендам, даже не зная, смотрят они на нее или нет. Но если они и не видели ее, она ничуть не удивилась бы тому, что они знают .

Вернувшись в машину, Мередит закуталась в куртку, как в одеяло, и сунула руки в карманы. Ее записка на желтом клочке бумаги со строками из стихотворения поэтессы, которая вышла замуж за любимого человека, несмотря на попытки ее родителей помешать им, исчезла. Но там лежал другой листок. Это была одна из последних строк «Ромео и Джульетты»: «Ты думаешь, увидимся мы снова?»

«Бен,  – мысленно обратилась к любимому Мерри, – я не буду с тобой прощаться. Я просто скажу: увидимся, Бен. Тот, о ком помнят, на самом деле не умирает. Промчатся годы. Я не знаю, что ждет меня в жизни. Но я буду помнить тебя, Бен. Я буду тебя помнить. Обещаю. Обещаю» .

Дрю повернул на другую улицу, и прямо перед ними вспыхнуло заходящее солнце. Мерри закрыла глаза.

Она положит листок бумаги в свой альбом, туда, где хранятся ее фотографии и грамоты, полученные за победы в чирлидинге. И еще она положит туда… ленту, которая была сегодня в ее волосах. Она представила себе, как когда‑нибудь кто‑то найдет эту ленту, и ему или ей будет трудно поверить в то, что мама или бабушка была когда‑то такой молодой и совсем наивной. Она повесит куртку в шкаф и, наверное, целый год будет ее касаться. Потом забудет о ней, но однажды снова обнаружит, как закатившуюся в щель бриллиантовую сережку, и испытает ни с чем не сравнимый, почти мучительный восторг. Когда Мерри представила себе все это, уголки ее губ слегка приподнялись в улыбке.

Мэллори то и дело оборачивалась, украдкой поглядывая на сестру. Та, казалось, спала, но ее пальцы беспрестанно сминали и поглаживали кожу старой куртки.

И еще всю дорогу домой Мередит улыбалась.

Глава тридцать шестая

Стояла середина лета, и все родственники снова собрались в семейном лагере на хребте Плачущей женщины. Только сейчас Мередит набралась мужества, чтобы рассказать бабушке о Бене.

Все ушли плавать, и Гвенни попросила внучку помочь ей чистить початки кукурузы, которые с нетерпением ожидал висящий над костром котелок с кипящей водой. В углях запекалась картошка, и скоро на тропинке должны были показаться дяди, тети и кузены.

Никто, кроме членов семьи Тима, не знал, что бабушка Гвенни сказала Саше в день ее выписки из больницы. Но временами Тим стал обращаться к матери, называя ее Тигрицей, подразумевая ее готовность сражаться, защищая свое потомство. В ответ на его поддразнивание она лишь благодушно отмахивалась. В этот день Мередит улучила момент и обратилась к Гвенни.

– Бабушка, я знаю, что минувшей зимой все думали только об Оуэне, но, может, ты помнишь, перед тем, как ему стало по‑настоящему плохо, ты предположила, что у меня то ли запор, то ли влюбленность?

Вспоминая это, Мерри улыбалась, хотя прежде ей казалось, что при упоминании о Бене она неизменно будет плакать. В воздухе висели ранние светлячки. К счастью, в лагере не было комаров, обожавших шеи и спины близнецов. Дедушка утверждал, что им не нравятся заросли грушанки, посаженной им вокруг домиков и у входа в лагерь.