Ронья обычно не лгала отцу. Она только умалчивала о том, что, по ее мнению, может огорчить или разозлить его. Или же и огорчить, и разозлить, что непременно будет, если она расскажет ему о Бирке. Но теперь уже ничем не поможешь. Раз у нее появился брат, пусть он будет рядом, даже если встречаться с ним ей придется тайком. Хотя как и где она может тайком встречаться с ним, когда всюду лежит такой глубокий снег? В лес ей не выйти, поскольку Волчье ущелье наглухо заперто снегом и недоступно. Да и вообще этот зимний лес чуточку пугал ее. На некоторое время хватит с нее, она уже достаточно натерпелась от леса Маттиса.

Снежные бури продолжали свирепствовать вокруг Маттисборгена. Они ярились все сильнее и сильнее, и Ронья в конце концов поняла, как это ужасно: ведь теперь ей не увидеться с Бирком до самой весны. Он был так далеко от нее, словно они жили на расстоянии тысячи миль друг от друга.

А виноват во всем снег. С каждым днем Ронья все сильнее и сильнее злилась на него. Да и разбойникам он до смерти надоел. Некоторым из них приходилось расчищать тропу к роднику, из которого они брали воду. И разбойники каждый день спорили о том, чей черед разгребать снег на тропе. Родник был на полпути к Волчьему ущелью, и расчищать тропу, когда вокруг пела и бесновалась вьюга, а потом тащить в замок тяжелые ведра с водой, да так, чтобы хватило и людям и животным, было делом нелегким.

— Вы ленивые, как волы, — говорила разбойникам Лувис. — Вам бы только драться да разбойничать. Тут уж вы трудитесь на совесть!

И ленивые разбойники мечтали о весне, когда снова начнется славная разбойничья жизнь. Долгие дни ожидания они проводили, все чаще и чаще расчищая тропинки и вырезая из дерева лыжи, осматривая свое оружие и чистя лошадей или играя в кости; еще они, как всегда, плясали разбойничьи пляски и распевали перед очагом разбойничьи песни.

Ронья играла с ними в кости, пела и плясала, но она точь-в-точь как разбойники страшно тосковала по весне и весеннему лесу. Тогда она наконец-то снова сможет увидеть Бирка, сможет поговорить с ним и узнать, в самом ли деле он хочет быть ее братом, как обещал во время снежной бури.

Но ждать было трудно, к тому же Ронья ненавидела жизнь взаперти. Она просто не знала, чем заняться, да и время тянулось так медленно. Поэтому однажды она спустилась вниз, в подземелье, подвал под сводами, где так давно не была. Ей были не по душе старые пещеры, в которых прежде томились узники. Там, внизу, пещер было несколько, и они были выбиты в скале. Правда, Пер Лысуха уверял, что никто не сидел там в заточении с тех самых незапамятных времен, когда знатные вельможи и мелкие короли правили Маттисборгеном еще задолго до того, как замок стал разбойничьим. Но все-таки Ронья, спускаясь вниз в этот затхлый холод, чувствовала, как будто отзвуки рыданий и вздохов давным-давно умерших узников застряли в этих каменных стенах, и на душе у нее становилось жутко. Она осветила роговым фонариком темноту пещер, где несчастные узники сидели безо всякой надежды когда-либо увидеть свет божий. Некоторое время она постояла молча, опечаленная всеми жестокими преступлениями, совершавшимися в Маттисборгене. Затем, дрожа от ужаса, плотнее завернулась в волчью шкуру и поплелась дальше через подземный ход, который тянулся мимо пещер узников, простираясь подо всем замком. Здесь она ходила когда-то вместе с Пером Лысухой.