— Никаких обратно! — в голосе Свинтуса мелькнул испуг — то ли наигранный, то ли настоящий. Ничего удивительного, за то время, что Марина и Свинтус мотали друг другу нервы — звезда знала по себе — можно было накрутить себя до чего угодно и даже до мысленного обета вечного безбрачия.

«Ну вот, не только себя переиначила, но и испортила Свинтусу представления о семейной жизни», — грустно вздохнула Марина, — «Кажется, он действительно всерьез боится рецедива наших отношений. Балбес! Неужто он всерьёз думает, что я смогу решиться на такой бред?»

— Обратно нельзя, — Свинтус не замечал задумчивости Марины. Он сидел на полу, по-турецки сложив ноги, смотрел прямо перед собой, и речь его казалась элементом какой-то медитативной практики. — Обратно нам не положено. Мир приспособлен для одиночек. Есть дно — ил, грязь, бытовая возня, работа на собственный желудок, а не жизнь. Есть поверхность — там каждый личность, там ты оптимально дееспособен и умудряешься воплотить в жизнь самые дерзкие замыслы. Между дном и поверхностью — дуршлаг. Да, самый настоящий. Дырочки в нём очень тонкие. Такие, что пролезть может только одна душа. Пока мы барахтаемся снизу от дуршлага, мы — тесто. Переминаемое, премешиваемое. Можно слепиться, как мы с тобой когда-то, стать одним куском и кайфовать от безграничности такого соединения. Но на поверхность такие куски не проходят. Чтоб уйти подальше ото дна, нужно выдавить себя через дуршлаг, т. е. стать отдельной фигурой. Хуже того, проходящие сквозь этот дуршлаг обрабатываются специальным составом, — людеотталкивающим. То есть дружить, любить, говорить с другими прошедшими сквозь дуршлаг — это пожалуйста, это сколько угодно… А вот соединится с кем-то — никогда. Людеоттакливающий состав чутко оберегает от плотных контактов с чужими душами. Увы, только покрытые им люди становятся личностями. Состав этот частенько называют самоуверенностью или даже внутренним стержнем. Без него невозможно чего-то достичь. Вот и выходит, что мир для тех, кто умеет быть один. Мы с тобой теперь умеем и обрели шанс вырваться на поверхность.

— Какая-то излишне кухонная философия… — хмыкнула Марина, — Сразу видно, что тебе теперь приходится самому себе готовить ужин… Вырывайся на свою поверхность, никто тебе не мешает. А я не буду. Кажется, я конструкция для глубоководных работ…

Сейчас, столкнувшись с таким апатичным отношением к Черубине, звезда вспоминала тот разговор, и с ужасом подмечала, что, кажется, и она, и Свинтус, и вообще все знакомые ей люди уже прошли через этот злополучный дуршлаг.

— Свинтус, тебе не жутко от всего этого? — ничуть не боясь шокировать резкостью смены темы, спросила она. — Мы живём в бессмысленном мире, где никому ни до кого нет дела… Самодостаточность и отсутствие интереса к другим сейчас культивируется, считается достоинством… Тебе никогда не казалось, будто ты совсем никому не нужен?

— Нет, — спокойно ответил Свинтус, немного подумав, — Как может казаться то, что знаешь наверняка? Я знаю, что никто на самом деле никому не нужен. Также никому не нужен и я. И это ничуть не пугает. Как можно бояться устройства мира, который тебя создал? А что это тебя вдруг на пафос потянуло?

— Меня из него и не вытягивало.

Скомкано попрощавшись, звезда отключила связь. Не со злости — просто не хотела, чтобы Свинтус сделал это первым. А он бы сделал непременно, потому что это был его метод борьбы с плохими настроениями звезды. Он всегда себя от них отгораживал.