— Но вы можете и отказаться от присяги. Тогда вас ждет другая служба на благо Империи. Не в строю, а с кайлом и лопатой. Выбор за вами.

Я дал знак и первыми к присяге подошли бойцы Пестрово. Сам он поклялся мне ещё будучи в плену и теперь стоял рядом, и суфлировал своим людям текст присяги. Справа и слева от нас два десятка офицеров из других моих полков также принимали присягу у обозников и преображенцев. Это позволяло ускорить процесс, ибо повторение оренбургской тягомотины я не желала категорически.

Через пару часов церемония завершилась. На плацу, тем не менее, осталось больше трех сотен отказников. Как пояснил мне Пестрово это были отпрыски знатных дворянских кланов. Молодые Оболенские, Еропкины, Вяземские, Воронцовы и прочие больше смерти боялись презрения своей многочисленной родни и окружения. Так что на их верность я могу рассчитывать только после того, как присягнут главы их родов. Или после смерти верхушки аристократии.

Общение с пленными офицерами я решил отложить. Надо было дать им время осознать поражение Орлова и всей его армии. Пусть проникнутся тяжестью своего положения. Сговорчивее будут. Да и разговаривать с ними стоит индивидуально. А то стадный инстинкт многим убавляет разума.

По окончании церемонии меня и свиту пригласили на обед в бывшем воеводском доме. Нервный и напряженный Никитин шёпотом доложил, что все блюда чашником проверены и охрана расставлена. Последнее покушение сделало его самым большим параноиком в моей армии. Мне даже пришлось с ним поругаться на тему постоянного ношения кавалергардской кирасы. Среди трофеев их нашлось немало, и мой начальник охраны мечтал меня засунуть внутрь самой толстой. Причем вся свита была на его стороне.

Нежелание таскать на себе пуд железа простимулировало мою память, и я вспомнил о первых бронежилетах скрытого ношения, которые изобрел какой — то американец в середине девятнадцатого века. Для надежной защиты от револьверных пуль он использовал три десятка слоев шелка. И этого оказалось вполне достаточно. А шелк то у меня как раз имелся. Поврежденный пожаром шар все равно был не пригоден к полетам и нуждался в ремонте, так что я с чистой совестью мог его немножко разграбить.

В итоге, пока армия сутки отдыхала и готовилась к броску на Муром мне смастерили толстую шелковую жилетку. Её эффективность проверили сначала на туше свиньи, а потом и на недобровольным подопытным, которым выступил Григорий Орлов. Никитин стрелял лично и с немалым удовольствием. Наверно он в тайне желал, чтобы жилетка оказалась бесполезна против пистолетной пули, но она с честью выдержала испытания. Вот только для человеческого тела попадания бесследно не прошли. Впрочем, гематомы и переломы куда лучше, чем дыры в шкуре и свинец в кишках.

Перед домом воеводы меня ждала радостная встреча. Опираясь на тросточку с лавки, поднялся Ефимовский и неловко поклонился. А я ускорил шаг и в качестве приветствия обнял полковника и осторожно похлопал по спине.

— Ваше величество, поздравляю вас с победой, — улыбнулся бывший граф. — Я очень сожалею, что подвел вас и не смог принять участие в битве.

— Ничего, Николай Арнольдович — улыбнулся в ответ я — не по своей же вине. Как ты себя чувствуешь?

— Ходить трудно. Суставы болят. Дыба, однако, — Ефимовский развел руками. — Но я ещё сносно себя чувствую. А вот пан Чекальский в горячке лежит. Того и гляди преставится

— Ничего. Господь не попустит, — бодро уверил я офицера. — А паче доктор Максимов. Ты же, Николай Арнольдович отдыхай, лечись. Скоро тебе дело будет… Пока я с армией на Москву пойду, ты останешься здесь, в Муроме. Из пленных с добровольцами новые полки формировать будешь. А самого тебя я назначаю командиром преображенского полка. Надеюсь, что ты снова сделаешь его гвардейским.

Ефимовский удивленно посмотрел на меня и снова поклонился, забыв положения нового устава.