Сход на берег, под страхом смертной казни, запретили всем кроме купца и одного его сопровождающего. На просьбу Баташова о встрече с государем, ответили, что де государь ни кого не принимает и все дела торговые следует решать с секретарем государя Почиталиным. Андрей переглянулся с Олсуфьевым. Выходит Пугачев все еще жив? Капитан глазами показал купцу на берег.

Проверяющие удалились, оставив пару неразговорчивых казаков в качестве пикета.

— Ну делать нечего — Баташев тяжело вздохнул — Почиталин так Почиталин.

В сопровождении Олсуфьева Андрей отправился к ставке Пугачева. По дороге они оба наблюдали суету большого военного лагеря. На склонах холмов вокруг поселка белели ряды палаток близ которых курились дымки костров. Олсуфьев привычно принялся считать костровища как самый характерный показатель численности.

Недалеко от их пути, вдоль берега реки Талки толпа крестьян, с деревянными муляжами мушкетов на плечах, учились шагать строем и правильно реагировать на команды. Зрелище было потешное. То один, то другой новобранец поворачивал не в ту сторону и нарушал строй и без того неровной колонны. Некоторые из крестьян слишком долго соображали при выполнении команд и тоже разрушали построение. На провинившихся тут же обрушивалась палка капрала и вся пехоцкая артель, ибо отрядом это язык не поворачивался назвать, начинала упражнение с начала.

Чуть дальше новобранцы отрабатывали штыковой бой, так же вооружившись палками вместо ружей. Олсуфьев тихо выругался увидев среди инструкторов солдат в форме преображенского полка, но с красными повязками на рукаве.

Еще дальше группы мужиков суетились вокруг деревянных макетов пушек, изображая операции по чистке, заряжанию и наведению на цель. Что поразило Баташова и вероятно Олсуфьева, так это численность таких макетов. Их было не меньше пяти десятков и, судя по всему, с каждым из них занималось несколько потенциальных артиллерийских расчетов.

В бывший дом управляющего Шереметьевскими вотчинами, купца и его приказчика даже не пустили. К ним на улицу вышел хмурый Почиталин, выслушал купца, принял из его рук бумагу и велел ответ ждать на судне и по селению не шататься.

— Господин хороший, а в кобак — то нам можно али нет? В Муроме трактиров то не осталось. Погорели надысь. — вступил в разговор Олсуфьев с характерным окающим говором.

Почиталин недовольно покосился на него.

— В войске государя императора объявлен сухой закон. Так что в расположении лагеря никаких кабаков не может быть.

После чего развернулся и ушел. Олсуфьев посмотрел ему вслед, потер шею ребром ладони и жалостливо обратился к казачкам охраны:

— Робя, можа вы поможите. Душа горит.

Казачки, посмеявшись над страданиями приказчика, подсказали адресок жидовина, у которого можно было прикупить горячительного и даже посидеть в тесном кругу друзей под горячие домашние закуски. Баташов в разговор не вступал, без споров пошел по указанному адресу и даже оплатил стол с закусью.

Весь оставшийся вечер Олсуфьев проторчал в импровизированном трактире, угощая за счет Баташова заглядывающих к жидовину за жженкой солдат и унтер — офицеров. Разумеется, не просто так, а с предложением поговорить. И слушая рассказы солдат о бардаке в армии, о безграмотности офицеров, о недостатке оружия, амуниции и припасов, Баташов старательно прятал ухмылку. Письмо, переданное Почиталину, получили, прочитали и оперативно приняли меры.

* * *

За прошедшее с Пасхи время последствия отравления уже прошли, но я по — прежнему принимал посетителей лежа в постели, старательно демонстрируя слабость даже своим соратникам, не посвященным в тайну. Казачки, которые умудрились отравиться вместе со мной так же вынуждены были изображать немощных, отчего ужасно страдали от скуки и завидовали единственному «умершему» из них.