А потом разговорился с иеромонахом Василием, когда храм топили перед вечерней, да тот ему и сказал, что пустота в душе и томление духа первые годы в монастыре всех преследуют.

– Если ты ждал мгновенного успокоения, то – дурак! – поставил диагноз храмовый истопник. – По монастырям всякая нечисть живет, она искушает всех мягкотелых, да и духом сильных. Какой нибудь бес усядется к тебе на плечи, за уши берет и управляет тобою, как лошадью!

– Как же! – удивился Колька. – В таком святом месте и нечисть!!!

– А где ж ей быть, – удивлялся Колькиной непонятливости иеромонах Василий. – Ей только в благочестивых местах и интересно! Какого нибудь послушника, вроде тебя, с пути истинного свернуть, сомнениями жизнь утяжелить!.. А там, в миру, сами люди – нечисть, чего их с пути сбивать, они и так верной дорогой идут, товарищи!

От таких простых выводов Колька оторопел, мысль его заработала лихорадочно, а рука, засунувшая в печь полено, задержалась в огне.

Иеромонах Василий выдернул его из печи. Слава Богу, только телогрейка задымилась ватой. Полили водичкой. Сели отдохнуть на минутку.

– Поди, сны снятся нехорошие?

– Снятся, – признался Колька.

– Всем сняться, – успокоил батюшка. – Особенно отцу Иеремии, Господи прости! – и перекрестился.

– Пройдут сны?

– Пройдут, если крепок будешь! И бесам жаль время тратить попусту. Отстанут. Молись!

– Молюсь!

А потом Колька стал замечать, как монахи собираются по вечерам, вроде как чайку попить, а сами шепчутся о чем то. А при появлении Кольки замолкают.

А не его это дело, думал послушник и укладывался в постель с какой нибудь книгой из храмовой библиотеки. Читал обычно о житии какого нибудь святого. Все жития обычно были похожи друг на друга как две капли воды, а оттого засыпалось хорошо.

Вот как оно, думалось Кольке. У добра один лик, аж до скучности, а у зла обличий великое множество! Вот и девушки в миру, те, которые добродетельны, частенько остаются в девках, а подпорченные пользуются непременным успехом. Прав иеромонах Василий. Там, в большом мире, никого искушать не требуется, все искушенные!.. Уж если на Валааме монахи жирные, как свиньи, и в шелка одеваются, то чего говорить о городах нищих!

– Нечего монаху размышлять! – говорил себе Колька. – Монаху трудиться надо и молиться!.. А я и не монах еще, – зевал Колька и засыпал…

А через три месяца на остров пожаловал митрополит Санкт Петербургский и Ладожский и трапезу разделил со всей островной жизнью. Хвалил рыбу, а на отца Иеремию глядел косо.

А потом Высокопреосвященство забрал с собою в вертолет иеромонаха Василия, настоятеля же расцеловал на прощание, хотя физиономия у Иеремии после благословенных поцелуев искривилась, словно свечка, пролежавшая неделю на солнце.

Горевал Колька об отъезде иеромонаха Василия долго. Ходил ночью по монастырской территории, мыкался. Несколько раз его горестное лицо, заросшее чернющей бородой, попадало в луч настоятельского фонарика и пугало отца Иеремию почти до смерти.

– Одни зеки вокруг! – в голос причитал он. – Убийцы и разбойники!

От этих причитаний настоятеля настроение у Кольки поднималось, и он взял обыкновение специально выходить ночью на воздух, подкарауливая направляющегося в свои покои отца Иеремию.