– Все нормально.

– Он был хорошим человеком, – добавляю я.

– Спасибо, это – правда, – тихо говорит она. – Но да, он был болен. И сейчас ему

лучше. Звучит ужасно, правда?

Я качаю головой, глядя ей в лицо. Я никогда не был так физически близок к ней.

– Так больно? – спрашивает она, прижимая пальцы к коже вокруг повязки.

Я едва могу дышать.

– Нет.

Она кивает, шепча:

– Хорошо, – она проверяет другие точки ближе к ране, вероятно, на наличие

чувствительности.

– Моя мама умерла от рака груди, когда мне было четыре года, – говорю я после

недолгого молчания. – Но я не помню ничего из этого. Думаю, мне было легче, чем моим

братьям или отцу. Думаю, это трудно потерять кого–то, кого ты знал всю свою жизнь.

– Да, – говорит она и смотрит на меня с робкой, благодарной улыбкой. – Благодарю.

Знаешь, я видела тебя несколько раз. На съемках.

– Правда?

Она начинает развязывать повязку, и я пытаюсь заставить себя не думать о том, как

она смотрится на коленях передо мной, или сколько раз я представлял себе это. Боже

правый, я бы запросто поменялся с ней местами.

Она разматывает ленту и начинает осторожно снимать повязку.

– На причале с твоими братьями. И один раз на лодке, когда мама услышала, что вы, ребята, пришвартовались.

– Почему ты не поздоровалась? – спрашиваю я. Мы нарушаем правила,

запрещающие говорить о шоу, – такое себе напоминание о том, что мы на телевидении, –

слишком режет слух продюсерам, и, как правило, они вырезают это. Но мне нравится, что

она меня искала.

Все это – каждая секунда – кажется нереальным.

– Не знаю, – признается она. – думаю, я не была уверена, что ты вспомнишь, кто я.

– Думаешь, я не запомнил тебя? – Говорю я, надеясь, что она не заметит неловкого

акцента.

Она кивает, извлекая марлю из раны, и я задерживаю дыхание.

– Извини, – говорит она, морщась. – Я знаю, что это больно. Но я должна промыть и

продезинфицировать ее.

– Все в порядке, – говорю я ей. – Делай, что необходимо.

Я наблюдаю за тем, как она промывает рану, не сводя глаз с ее лица, а не с огромной

дырки в своей ноге. Травма, похоже, нисколько не смущает ее; она работает очень

деликатно и тщательно.

Мы отсняли семнадцать эпизодов, и я знаю, что продюсеры хотят увидеть что–то из

моих часов досуга – что–то личное. Финн и Харлоу строят свою семью и живут на два

дома, и публика обожает их страсть и юмор. Колтон спит – и неизбежно расстается – с

каждой красивой девушкой, которая ему встречается, и зрители в восторге от этого. Мэтт

и Джайлс отправляли моделей, чтобы познакомиться со мной, и пытались заставить

нескольких симпатичных девушек из города ошиваться вокруг Причала, пока идут

съемки, но, к их большому разочарованию, ничего не происходило. Несколько девушек, которые меня привлекли, казались мне более заинтересованными в окружающих их

камерах, нежели во мне самом.

Я смотрю на Эмми, которая всего в нескольких дюймах от меня, изучаю изгиб ее

губ, ровный угол ее скул. Ее лицо такое родное, и меня словно пронзает какая–то струна.

Мои братья думают, что я 24–летний девственник, и хотя это неправда, у меня нет сотен

зарубок на моей прикроватной тумбочке.

Думаю, я не играю в эти игры.

Но вдруг меня осеняет. А что, если это тоже игра, как и все остальное? Сколько они

заплатили Эмми, чтобы она была здесь? Что они ей пообещали?

Она моргает, когда завязывает последний моток бинта и с гордостью улыбается.