— Да ужъ теперь сколько хотите чудите! Все равно не видать вамъ выводковъ, — махнулъ рукой егерь и понесъ варить раковъ.

Петръ Михайлычъ далъ мальчишкѣ пятіалтынный. Тотъ почесалъ затылокъ и заговорилъ:

— Нельзя, дяденька, за пятіалтынный. Мало. Изъ этихъ денегъ я долженъ Степану на бутылку пива отдать за то, что онъ мнѣ васъ на раковъ подсваталъ, а отдамъ я ему восемь копѣекъ на пиво, такъ что-же мнѣ-то останется?

— Вонъ, пострѣленокъ! — закричалъ на него Петръ Михайлычъ.

— Прибавьте, дяденька, хоть немного, — пятился мальчишка. — Вы добрый. Вы вчера Агашкѣ за двадцать раковъ полтину дали.

— Такъ вѣдь то Агашка, дѣвка разлюли-малина, а ты паршивецъ. Присылай сюда опять Агашку — еще гривенникъ получишь.

— Агашка сегодня у лавочника дрова складываетъ. Ей недосужно.

— На еще пятачекъ и провались отсюда! — швырнулъ мальчишкѣ Петръ Михайлычъ мѣдный пятакъ.

Мальчикъ поднялъ мѣдный пятакъ, улыбнулся и, пятясь, спросилъ:

— А Агашку приведу, такъ еще гривенникъ дадите?

— Агашку и еще какую-нибудь дѣвку показистѣе приведи, тогда и пятіалтынный дамъ. — Только чтобы и вторая была изъ голосистыхъ и умѣла пѣсни пѣтъ.

— Хорошо, хорошо… Я вамъ, дяденька, даже трехъ предоставлю — и все первыя пѣсенницы по нашей деревнѣ, - проговорилъ мальчишка и побѣжалъ съ огорода.

На улицѣ раздались бубенчики. Показался егерь.

— Какъ я сказалъ, что докторъ Богданъ Карлычъ на охоту пріѣдетъ, такъ и вышло, — говорилъ онъ Петру Михайлычу. — Пріѣхалъ вѣдь. Ну, теперь проститесь съ выводками;

— Мои выводки, мои. Никому ихъ не уступлю, Наливай, Амфилоша, и выпьемъ, — отвѣчалъ охотникъ и, взявъ на вилку съ сковородки грибъ, приготовился имъ закусывать.

IV.

На огородъ входилъ охотникъ докторъ Богданъ Карлычъ, худой и высокій старикъ изъ обрусѣвшихъ нѣмцевъ. Одѣтъ онъ былъ въ новый охотничій костюмъ изъ рыжаго верблюжьяго сукна, съ громадными металлическими пуговицами, на которыхъ были изображены выпуклыя кабаньи головы, а на головѣ имѣлъ черную тирольскую шляпу съ перомъ. Костюмъ былъ опоясанъ широкимъ шитымъ гарусомъ поясомъ и на немъ аккуратно висѣли: небольшая фляжка, оплетенная камышемъ, кинжалъ въ ножнахъ съ серебряной оправой, кожаный баульчикъ съ сигарами и папиросами и кабура съ револьверомъ. Въ баульчикѣ и въ кабурѣ также были вставлены вышивки — въ баульчикѣ бисерная, а въ кабурѣ гарусная. Ноги его были обуты въ полусапожки съ необычайной толщины подошвами, а отъ полусапожекъ доходили до колѣнъ стиблеты изъ какой-то непромокаемой матеріи, застегнутые съ боку на металлическія пуговицы. Онъ курилъ окурокъ сигары, вправленный опять-таки въ бисерный мундштукъ и, какъ журавль, шагалъ большими шагами по огороду на своихъ длинныхъ ногахъ.

— Амфилотей! — кричалъ онъ еще издалека. — Ты гдѣ?

— Амфилотей, Богданъ Карлычъ, сомной. Амфилотья я уже заарендовалъ. Теперь я его арендатель и мы сейчасъ ѣдемъ съ нимъ на охоту, — откликнулся Петръ Михайлычъ отъ стола. — Вотъ только позавтракаемъ и поѣдемъ на куропатокъ.

Докторъ подошелъ къ столу.

— Ахъ, это вы? — сказалъ онъ, обзирая сковородку грибовъ на столѣ, водку, ползающихъ по травѣ раковъ, опухшую и перекосившуюся физіономію Петра Михайлыча, и поморщился. — Здравствуйте.