— Я тебе эту историю рассказывала много раз, с тех пор как ты был еще вот таким малышом.

— Но ты всякий раз добавляешь что-то новое, — возразил он, — и получается еще интересней.

— Может, это тоска по родной земле. Я столько лет ее скрывала даже от себя самой, и только теперь она начинает понемногу утихать. Может, это она заставляет меня вспоминать все новые и новые подробности. Например, стены нашего дома: они были желтые, светло-желтые с голубым, как небо и солнце Прованса. Стены были толщиной в сажень, а то бы им не выстоять против мистраля. Он проносится по долине Роны с воем, как дикий зверь, все сметая на своем пути. Мне просто смешно слушать про ураганы во Флориде, которым американцы дают женские имена. Они не знают, что такое наш sacr vent, задувающий порывами со скоростью двести километров в час, когда температура опускается ниже нуля, так что аж душа замерзает. Я думаю, это из-за мистраля все провансальцы такие упрямые и скрытные. Мы становимся словно каменными, чтобы устоять против ветра. Думаешь, Плувены не тоскуют по своей бедняжке Адели после чуть не двадцатилетней разлуки? Конечно же, они меня вспоминают, только виду не показывают. Стоит им хоть чуть-чуть размякнуть, и они умрут от горя. Я их понимаю, ведь я сама такая. — Она перестала есть и мечтательно уставилась на противоположную стену, словно читая на ней повесть о своем прошлом.

— Maman, — сказал Мистраль, положив ей руку на плечо, — когда-нибудь мы вместе навестим Плувенов. Я же их никогда не видел, хотя и во мне течет их кровь.

— Откуда у тебя такие мысли? До сих пор тебя хватало только на рождественские поздравления, да и то открытки писала я, а ты только подпись ставил, — удивилась Адель, не на шутку встревоженная грустным настроением сына.

— Я должен уехать, и мне важно знать, что, где бы я ни был, есть нить, связывающая меня с моими корнями, — ответил он.

— Что это значит, ты должен уехать? — Адель отказывалась его понимать.

— Я познакомился с механиком гоночных машин. Он из Модены. Его зовут Сильвано Ваккари. Он предложил мне работу у себя в мастерской. Для меня это очень важный шанс, — объяснил Мистраль, глядя на мать с бесконечной нежностью. Ему не хотелось, чтобы она думала, что, уезжая, он наносит ей обиду или покидает навсегда.

— Когда-нибудь ты свихнешься со своими моторами! — рассердилась Адель. — Только и знаешь, что копаешься в машинах да гоняешь на них как угорелый. Видно, тебя в детстве сглазили. Я ночей не спала, тряслась, когда же ты домой вернешься, а ты все гонял на мотоцикле. Когда запаздывал, я уже видела, как ты лежишь, раздавленный, где-нибудь на обочине. Помирала по сто раз, пока ты носился на своих проклятущих железках. Потом ты познакомился с этой рыженькой из Каннучето, дочкой Гвиди, я уж было подумала: ну, слава богу, хоть теперь поумнеет. А ты, оказывается, решил преподнести мне эту чудную новость.

Для Адели это был еще один жестокий удар. После смерти мужа она стоически переносила одиночество и лишения, забывая о себе ради любви к Мистралю. Когда Талемико погиб, ей было всего двадцать три года, и подруги спрашивали:

— Специалистка, почему бы тебе снова не выйти замуж?

Она героически несла все тяготы вдовства, даже когда молодая кровь заставляла мечтать о присутствии мужчины в ее постели. Адель гасила свои желания, хоронила их под пеплом разума и воли. У нее был Мистраль, своенравный, строптивый, прелестный, обожаемый ребенок, заполнявший всю ее жизнь. Разве он смог бы вынести рядом с собой присутствие чужого человека? А вдруг отчим окажется скор на расправу? Она никому бы не позволила поднять руку на сына. Кроме того, в течение нескольких лет после смерти Талемико она жила безумной надеждой: а вдруг в один прекрасный день он вернется? Его лодка разбилась, но тело так и не было найдено.