|
Он повторил две-три фразы сэра Уолтера и снисходительно засмеялся, склонив голову набок. - А чего же вы ждали? - сказал он. - Чего вы, собственно, ждали? И в конце-то концов, вопросил мистер Парэм, разве это так уж плохо? Очевидно, сумасбродные надежды на какой-то всеобщий вечный мир, на какую-то вселенскую Утопию, распространившиеся подобно эпидемии в 1918 году, были, как мы теперь понимаем, просто следствием усталости, за ними не стояла сильная воля. Французы, итальянцы - народы наиболее трезвые и практические - никогда этим мечтам не предавались. Мир в наше время, как и во все времена, покоится на вооруженном равновесии сил. Сэр Уолтер пытался заспорить. А канадская граница? - Не это главное, - сказал мистер Парэм с уверенностью, не допускавшей ни возражения, ни расспросов о том, а что же, в сущности, означают его слова. - Ваше вооруженное равновесие медленно, но верно пожирает до последней капли богатства, которые приносит нам развитие промышленности, - сказал сэр Уолтер. - Военная мощь Франции в настоящее время огромна. В бюджете любой европейской страны расходы на вооружение растут год от году, и деятели вроде Муссолини, даже подписывая пакт Келлога, в грош его не ставят. Американцы и те вполне недвусмысленно оговариваются, что этот пакт, в сущности, не имеет значения. Они не станут за него драться. Не допустят, чтобы он подорвал доктрину Монро. Они подписывают этот пакт, но оговаривают для себя свободу действий и даже не думают прекращать гонку вооружений. Мир все больше приближается к позициям тринадцатого года. - И что хуже всего, - продолжал сэр Уолтер, - труднее и труднее становится как-то этому противодействовать. Меня берет отчаяние при мысли, как упорно и непрерывно мы катимся к войне. Ведь огромные военные приготовления не только мешают накоплению национальных богатств, не дают хоть немного поднять жизненный уровень, - они замедляют и умственный и нравственный прогресс. Патриотизм убивает свободу мысли. Франция перестала мыслить с девятнадцатого года, Италия связана по рукам и ногам, и во рту у нее кляп. Задолго до того, как начнется новая война, свободу слова во всех странах Европы задушит патриотическая цензура. Что нам с этим делать? И что тут можно сделать? - Полагаю, что делать тут нечего, - сказал мистер Парэм. - И я ничуть об этом не сокрушаюсь. Вы разрешите мне говорить вполне откровенно, по-мужски, как может говорить человек, который трезво смотрит на окружающий мир, на мир живых людей, - таких, каковы они есть? Скажу вам прямо, нам вовсе не нужен этот ваш пацифизм. Это пустые мечты. Сам ход мироздания против этого. Человек с оружием в руках остается хозяином в своем доме, пока не придет другой, сильнейший. Таков ход истории, милостивый государь. Так повелось испокон веков. Что такое ваша свобода слова? Просто возможность нести всякий вредный вздор и сеять смуту! Что до меня, я ни секунды не колебался бы в выборе между безответственной болтовней и интересами нации. Неужели вы можете всерьез сожалеть о возрождении порядка и дисциплины в странах, которые были на пути к полнейшей анархии? И он припомнил один из тех поразительных фактов, которые способны самым закоренелым упрямцам открыть глаза на истинное положение вещей: - В девятнадцатом году, когда моя племянница решила провести медовый месяц в Италии, у нее в поезде украли два саквояжа, а на обратном пути чемодан ее мужа, сданный в багаж, потерялся, и его так и не разыскали. |
