– Маслов, пащенок, – процедил сквозь зубы Акимов, – блаженны прыгающие, ибо они допрыгаются…

Из лесу послышались шаги, появился второй орудовец, тяжело, устало ступая, махнул рукой:

– Убег, гадюка. Как будто в темноте видит. Что там?

Ему не ответили, молчание висело липкое, холодное, как поганая морось, сыпавшая с небес. На водительском сиденье, упершись лбом в руль, сидел черноволосый пацан, из пробитого затылка сочилась кровь.

– Хорошо стреляете, товарищ капитан, – зачем-то сказал один из орудовцев.

– Я по колесам стрелял, – глухо отозвался Сорокин, – вызывайте кран да «Скорую». Как скверно-то вышло…

В кузове обнаружились все похищенные ящики – пять со сгущенкой, восемь с маслом.

В глаза Сергею бросились руки убитого: крупные, красивые, с заостренными концами пальцев. Он спросил Витьку Маслова, икающего со страху:

– Стрелял кто, он?

– Н-нет, К-козырь, – с детской готовностью доложил тот.

– Кто такой Козырь?

– Который в бабу переодевался, к сторожу стучал… Сергей Палыч, я же не виноват, я же не знал! Матвей что говорил: ящики перетащим – и всего делов…

И пошел по кругу снова, его никто не останавливал, лишь Остапчук, достав платок, приказал высморкаться.

Сергей, заглянув за спину убитого, присвистнул: на спинке сиденья валялся цветастый женский шарф, на полу под ногами – безжалостно попранный и ужасно красивый плащ-дождевик, переливавшийся в тусклом свете фонариков всеми оттенками свежего лимона.

– Что? – отрывисто спросил Сорокин.

– Плащ Найденовой, Николай Николаевич.

– Уверен? – уточнил начальник.

– К гадалке не ходи.

– Скверно, скверно… хотя… А ну-ка, голубь мой Витька, пройдем-ка с нами.

* * *

Точно замечено, что чепуха полная творится на свете: только что-то проясняется – моментом запутывается еще больше.

Пропал Ворона. Все вещи на месте, никому ничего не сказал, у мастера не отпрашивался, как выходил из общаги – никто не видел и не слышал.

Колька ходил мрачнее тучи: полный самых нехороших ощущений. И снова, получается, он, Пожарский, крайний, снова виноват… Кто знает, где теперь Воронин?

И сколько он ни пытался уговаривать свою совесть заткнуться, ссылаясь на то, что не мог он, Колька, ничего сделать. Так-таки не мог? Не мог сообщить о том, что товарищ по ремесленному предлагает налет на продбазу? Недосуг было просигналить, что у него полон карман патронов?

«Все, что я мог – сделал, – стиснув зубы, убеждал он сам себя, – я предупредил Тамару, с ящиками помог, спас от ревизии. Герой, твою мать».

Простаивал «хаузер», сиротливо поблескивали покинутые, недоделанные заготовки – к Ворониной чести, их было всего ничего. Колька попробовал было предложить мастеру: давайте, мол, доделаю, но тот лишь отмахнулся, морщась и потирая живот. Никак снова язва, лучше держаться подальше от старика.

«Да в конце концов, какое мне дело? – психанул Колька, свирепо настраивая станок для очередного прохода. – Мальчик большой и бывалый, сам бы кумекал…»

Краем глаза он увидел знакомую фигуру – внутри все оборвалось. Вот именно сейчас появление Палыча, к тому же с такой смурной физией, ничего хорошего не сулило. Перекинувшись с мастером вполголоса, Акимов кивнул. Семен Ильич кликнул:

– Пожарский, поди на минутку.

Акимов протянул руку, Колька пожал.

– Пойдем, Николай, пошепчемся.