– Это как?

Колька пальцами растянул верхние веки:

– Вот так, чего не ясно?

– Не огрызайся, – машинально отругал Акимов. – Знаешь, Николай, спасибо. Тут есть над чем покумекать. Да, а с чего ты взял, что эта девка военврач?

– Так у нее на погонах как раз змеюка была и чашка.

– И ты так сразу разглядел? – с недоверием спросил Палыч.

– А чего там, – смутился парень, – заметная.

Акимов пожал ему руку, не сдержался, выдал легкого подзатыльника – и тотчас приобнял.

– Умница ты, Колька, хоть и дурак набитый. Спасибо. Только молчок, понял?

– Ну, понятное дело. Не маленький.

* * *

Капитан Сорокин умел много чего делать наверняка, не только стрелять. Поэтому, вместо того чтобы пороть горячку, поместил Витьку Маслова в уже знакомое ему помещение, снабженное решеткой, и оставил мариноваться до утра. Он и подчиненных отпустил, за ненадобностью, а сам завалился в кабинете, на составленных стульях, и прекрасным образом выспался. Это Акимов по дурости своей и чувствительности так и не смог глаз сомкнуть, а его начальник умел отключать все, в настоящее время ненужное.

Как пожилому уже, видавшему виды человеку, ему и жаль было Воронова, и, говоря по правде, если бы он знал, кто там, в машине, может, и не стал бы спускать курок. Однако произошло то, что произошло, а говоря сухо, без сантиментов: один из членов банды налетчиков застрелен при попытке к бегству. И, между прочим, при покушении на орудовца. И то, что от роду этому налетчику нет восемнадцати – не более чем ужасающий, но, по сути, ничего не меняющий факт.

Капитан глянул на часы: восемь утра. Как раз можно приступить.

Мальчишка Маслов спал сидя, скрючившись в три погибели, точно окуклившись.

Сорокин отпер камеру, потряс его за плечо:

– С добрым утром. Просыпайся.

Тот взмахнул своими распрекрасными ушами-лопухами, распахнул глаза, каждый размером с блюдце:

– А?

– Пойдем.

В кабинете он усадил Витьку лицом к окну – как по заказу, выглянуло пусть и холодное, но все еще яркое солнце, и сидеть вот так, под слепящими лучами, было мальчишке неловко, особенно после суматошной ночи. Он заерзал, скрипя специальным стулом, который эти двое затейников – Остапчук с Акимовым, – выделяли под задержанных. Он так завывал под беспокойным седалищем, что сидящему на нем и шевельнуться было страшно.

Посидели какое-то время молча. Сорокин, бросая на Витьку подозрительные, пронизывающие взгляды, наизусть переписывал на листе стихотворение про бурю, которая небо мглою крыла, вихри снежные крутя. Так прошло около четверти часа, было отчетливо слышно, как Витька терзается муками совести. Наконец капитан поднял взгляд, вперил его в бледную масловскую личность:

– Ну что, Виктор, говорить будем?

– Будем, – немедленно кивнул тот, – только вы, Николай Николаевич, скажите сначала: вы Козыря поймаете?

– Конечно, – не моргнув пообещал Сорокин, – а ты что, боишься?

– Боюсь, – признался Витька, – как Бог свят, боюсь! Если он Матвея убил, меня – тем более. Я ж что думал? Что там делов – перетаскали ящики, и вася-кот… ой, простите. А тут целая история, как у шпионов! Козырь платочком повязался, в бабский плащ влез, так и постучался к сторожу: пустите, мол, дедушка, «Скорую» вызвать! Ну, дед и открыл…

– Ну, ладно, ладно. Кто тебя на дело подбивал?

– Ворона… то есть Воронов, Матвей.

– Козыря как звали?

– Не знаю, честное пионерское!

Сорокин глянул удивленно, Витька покраснел до макушки.