– Козыря как звали?

– Не знаю, честное пионерское!

Сорокин глянул удивленно, Витька покраснел до макушки.

– А что, Маслов, ты и в самом деле начальник отряда?

– Штаба, – пробормотал он.

– И как же так получается: ты пионер, будущий комсомолец, сознательный весь – и на тебе, сначала спекуляция, потом вооруженный грабеж. Ты хотя бы понимаешь, во что вляпался?

У Витьки зуб на зуб не попадал, по всему было видать, что он уже на грани истерики, но держался, закусив губу.

– Мама как же? – прошелестел он. – Сердце у нее.

– Ты бы раньше думал, как. Позор на всю жизнь несмываемый. Сын – спекулянт, вор. Помрет мать от горя.

Тут Витька совершил совершенно невообразимое: рухнул на костлявые коленки, со всего маху ударился лбом о пол, потом снова и снова. Сорокин, не на шутку испугавшись, выскочил из-за стола, схватил пацана за шиворот, поднял на ноги, тот молча мотал головой, и из-под зажмуренных глаза лились слезы. Наконец капитан усадил припадочного на стул, сунул в руки стакан воды.

– Напился?

Витька кивнул.

– Теперь внимательно слушай. Козырь этот, кто, откуда он?

– Не знаю, Николай Николаевич, как на духу. Подъехали с Вороной, взяли его – и поехали.

– Где взяли?

– Не могу сказать, темно уже было. На дороге подобрали.

– Ты узнать его сможешь? Хорошо разглядел?

Витька с жаром закивал:

– Да, да, хорошо! Такой, как калмык, раскосый, глаза такие, узкие, нос как у утки. Да, пальца нет на правой руке!

– Какого?

– Указательного. Он больше левой хватался…

– Левой. Понятно… Ну, а он-то тебя хорошо разглядел?

Маслов с готовностью замотал головой:

– Нет! Темно было – раз, два – у меня картуз вон какой, – он показал свой головной убор действительно с огромным козырьком и смущенно пояснил: – На толкучке я завсегда в нем, чтобы знакомые не узнали. Когда ящики таскали, тоже лицом к лицу мы с ним не оказывались, вниз спускаемся – он впереди, вверх идем – я.

– А в машине?

– Он в кабине ехал, я в кузове.

– Эх, Маслов, Маслов, – вздохнул Сорокин, – что же делать-то с тобой…

Вопрос решился, как и предполагал капитан, сам по себе: без пяти девять постучали в дверь, и вошла, пошатываясь, сиреневая от недосыпа Витькина мама.

– Буквально одну минуточку, – вежливо попросил Николай Николаевич, усаживая ее в коридоре. Плотно прикрыв дверь, положил руки Витьке на плечи и, ощутимо надавив, для внушительности, начал веско:

– Слушай, Маслов, меня внимательно. Только из жалости к маме твоей несчастной тебя, дурака, отпускаю, большой грех на душу беру. Но если будешь продолжать шляться по толкучкам и прочим подобным местам, не обессудь – или я тебя посажу, или Козырь прикончит. Из дома – в школу, из школы – домой, если цел остаться хочешь. И, главное, о нашем разговоре – никому ни слова. Понял меня?

Как сломанная соломинка, сложился Витька вдвое. И, наконец, вволю разрыдался.

* * *

– Коля, что-то случилось, и ты молчишь, – наконец не выдержала Оля.

После того как они встретились после занятий и, потеплее упаковавшись, слонялись вокруг дома, подкарауливая, когда Светка подастся на улицу, на Кольку смотреть было больно. Кончик носа дергается, глаза – как у больного чумкой кролика – смотрят, точно внутрь, отвечает или неохотно, или невпопад. Вот и сейчас:

– Нет, малыш, все стабильно на производстве.