– Это и сейчас так?

Тут, по всей видимости, Сергей переиграл с восхищением (или недоверием в голосе?) – Остапчук опомнился, снова включил «валенка». Прихлебывая чаек, причмокивал да противным стариковским макаром бубнил, что таперича не знает, да его это уже и не касается, его дело маленькое – на телефоне сидеть.

И Акимов не мог в очередной раз не отругать себя распоследними словами. Вот ведь! Идет год за годом, а он никак не научится влезать в душу – даже сослуживцу. Теперь умасливай его, пока вновь не разговорится. Вообще, они оба, что Остапчук, что Сорокин, иной раз раздражали – ничего до конца не доскажут, ни о себе, ни по работе, наверняка ведь имеются какие-то богатырские приемчики, которые ему, Акимову, не спешат раскрывать. Показали тебе направление, идею дали – а дальше своими силами.

– Чего надулся-то? – вдруг спросил Остапчук. – Снова разобиделся, что никто с тобой опытом не делится?

То, что Сергей рот не раскрыл – так только потому, что в нем было варенье. Вообще, он почитал себя человеком неглупым и сдержанным, и внешность свою – невыразительной и нечитабельной. А тут, оказывается, все на лице написано?

– Да брось ты ерепениться, – по-доброму посоветовал Иван Саныч, – нашел на что обижаться. Ты пойми: нет в нашем деле ни учебников, ни инструкций, всегда работаешь по ситуации и, как это… по местности. Как я тебе, Серега, объясню: вот, мол, видишь перед собой ущербного – позволь ему удивить себя, видишь обиженного – посочувствуй, видишь неуслышанного – выслушай, дай понять, что каждое его слово – золото… Что ты, сам этого не знаешь?

– Да, наверное, знаю…

– Или вот. Сидит этакий хомяк, воды в рот набрал, гордится втихую собой – ни слова легавым. Так что ему, иголки под ногти – да охота была мараться. А сделай понт, будто плевать тебе, что эта сошка мелкая знать-то может, и говоришь с ним, отбывая номер, и ждешь не дождешься, как бы от него избавиться – глядишь, а он уже и расстегивается.

– А если он разобидится и вообще запрется?

– Так я и говорю – по ситуации смотреть надо. Особенно с дамочками, у них на нервах может вылиться то, что она и в гестапо бы не сказала. Или выложи ей придуманное какое, ложное, но чтобы в голове бродило…

– То есть?

– Ну, я не знаю. – Остапчук постучал пальцами по столу, поискал ответа на потолке. – Ну, дай любовнице, а тем паче жене идею, что налево ее половина смотрит…

– А если не смотрит?

– А ты примечай, она сама-то как, не подозревает? Если подозревает, то смело поддакивай тому, что у нее, понимаешь, в головенке бродит. Человек-то, а баба особенно, она более не фактам, она своим фантазиям доверяет. Своим, Серега! Вот выловишь эту фантазию, с которой она… ну, или он носятся – считай, твой это человечек. Все на своей шкуре, Серега…

Воцарилась благоговейная, торжественная тишина. Сергей в самом деле пытался уложить в голове услышанное (и не мог), но все-таки заметил:

– На своей шкуре – это хорошо, когда тебя самого касается. Боюсь, что пока методом проб и ошибок действовать будешь – время упустишь, что тогда?

Остапчук не ответил, за него подал голос Сорокин, который, как всегда, материализовался бесшумно:

– Тогда, Сергей Палыч, документам доверяй – не промахнешься.