Так облачко, оторвано грозою,

         Бродя одно под твердью голубою,

         Куда пристать не знает; для него

         Всё чуждо – солнце, мир и шум его;

         Ему обидно общее веселье, —

         Оно, нахмурясь, прячется в ущелье.

136

         О, я люблю густые облака,

         Когда они толпятся над горою,

         Как на хребте стального шишака

         Колеблемые перья! Пред грозою,

         В одеждах золотых, издалека

         Они текут безмолвным караваном,

         И, наконец, одетые туманом,

         Обнявшись, свившись будто куча змей,

         Беспечно дремлют на скале своей.

         Настанет день, – их ветер вновь уносит:

         Куда, зачем, откуда? – кто их спросит?

137

         И после них на свете нет следа,

         Как от любви поэта безнадежной,

         Как от мечты, которой никогда

         Он не открыл вниманью дружбы нежной.

         И ты, чья жизнь как беглая звезда

         Промчалася неслышно между нами,

         Ты мук своих не выразишь словами;

         Ты не хотел насмешки выпить яд,

         С улыбкою притворной, как Сократ;

         И, не разгадан глупою толпою,

         Ты умер чуждый жизни… Мир с тобою!

138

         И мир твоим костям! Они сгниют,

         Покрытые одеждою военной…

         И сумрачен и тесен твой приют,

         И ты забыт, как часовой бессменный.

         Но что же делать? – Жди, авось придут,

         Быть может, кто-нибудь из прежних братий.

         Как знать? – земля до молодых объятий

         Охотница… Ответствуй мне, певец,

         Куда умчался ты?.. Какой венец

         На голове твоей? И всё ль, как прежде,

         Ты любишь нас и веруешь надежде?

139

         И вы, вы все, которым столько раз

         Я подносил приятельскую чашу, —

         Какая буря в даль умчала вас?

         Какая цель убила юность вашу?

         Я здесь один.