Артур Викторович помолчал, поглядел на лица стоявших перед ним: не было на них должного отзвука его словам, должного доверия.

    -  Я вам приведу такой пример, - продолжал он. - До последней войны прекращение дыхания и остановка сердца у человека считались, как вы знаете, несомненными признаками его смерти - окончательной и необратимой. И вы так же хорошо знаете, что теперь это рассматривается как клиническая смерть, из которой тысячи людей вернулись в жизнь. Мы делаем следующий шаг. Так что и катастрофу эту рассматривайте пока что как «клиническую»… Вы - люди деятельные, с жизненным опытом и сами знаете о ситуациях, когда кажется, что все потеряно, планы рухнули, цель недостижима; но если напрячь волю, собраться умом и духом, то удается достичь. Вот мы и работаем на этом «если».

    -  Но как? - вырвалось у кого-то. - Как вы это сделаете?

    -  Мы работаем с категориями, к которым вопрос «как?» уже, строго говоря, неприменим: реальность - возможность, причины - следствия… Вот вы и найдите причину, а остальное мы берем на себя.

    -  Так, может, и тот самолет соберется… ну, который в Сибири-то? - с недоверием и в то же время с надеждой спросил Лемех.

    -  Нет. Тот не «соберется»… - Артур Викторович улыбнулся ему грустно одними глазами. - Тот факт укрепился в умах многих и основательно, над таким массивом психик мы не властны. А здесь все по-свежему… Так, теперь по делу. В расследовании никаких съемок, записей, протоколов - только поиск причины. И идут лишь те, кто там действительно необходим. Это уж командуйте вы, Иван Владимирович.

    Тот кивнул, повернулся к четырем поисковикам:

    -  Все слышали? За дело!

    Я тоже берусь за дело: достаю из вертолета портативный видео-маг и, подойдя к обрыву, снимаю тех четверых, удаляющихся по зеленому склону к месту катастрофы. При обратном прокручивании они очень выразительно попятятся вверх. Мне надо наснимать несколько таких моментов - для старта.

    Потом, озабоченный тем же, я подхожу к Багрию и говорю, что хорошо бы заполучить с аэродрома запись радиопереговора с этим самолетом до момента падения.

    -  Прекрасная мысль! - хвалит он меня. - Но уже исполнена и даже сверх того.

    Не суетись, не толкись здесь - отрешайся, обобщайся. Зацепку нашел, продумал? Просвет?.. Ну, так удались вон туда, - он указывает на дальний край обрыва, - спокойно подумай, потом доложишь. Брысь!

    И сам убегает по другим делам. Он прав; это обстановка на меня действует, атмосфера несчастья - будоражит, понукает что-то предпринимать.

    Я ухожу далеко от палаток и вертолетов, ложусь в траве на самом краю обрыва, ладони под подбородок - смотрю вниз и вдаль. Солнце поднялось, припекает спину. В зеркальной воде Оскола отражаются белые облака. Чутошный ветерок с запахами теплой травы, земли, цветов… А внизу впереди - пятно гари, искореженное тело машины. Крылья обломились, передняя часть фюзеляжа от удара о землю собралась гармошкой.

    Те четверо уже трудятся: двое поодаль и впереди от самолета кружат по архимедовой спирали, останавливаются, поднимают что-то, снова кружат. Двое других подкапываются лопатами под влипшую в почву кабину; вот поставили домкраты, работают рычагами - выравнивают. В движениях их чувствуется знание дела и немалый опыт.

    …Каждый год гибнут на Земле корабли и самолеты. И некоторые вот так внезапно: раз - и сгинул непонятно почему. По крупному - понятно: человеку не дано ни плавать далеко, ни летать, а он хочет. Стремится.