– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. Просто знаю, что сейчас она как раз едет в поезде.

Чжан Гоцзина эта фраза привела в ступор, казалось, он что-то пытался вспомнить и колебался, не зная, принимать ли сказанное на веру. Вслед за этим он как-то весь обмяк, тут же утратив недавнюю напористость. Чжан Гоцзин скатился с Линь Хун, а та, воспользовавшись моментом, села и, приведя себя в надлежащий вид, сказала:

– Я уже заказала авиабилет на завтра.

Линь Хун стала расчесывать волосы пластмассовой расческой бежевого цвета. Ее движения были нарочито медленными и механическими, она уже провела по своим волосам не один десяток раз. Наконец она остановилась и, скрестив руки на груди, как бы про себя сказала:

– Хочу в обед съездить за город, посмотреть на монастырь Сяньсягуань; раз уж проделала такой дальний путь, то нужно посетить это место.

Чжан Гоцзин в это время сидел на кровати и посасывал свою нижнюю губу. С отсутствующим видом он несколько раз качнул головой и сказал:

– Я съезжу с тобой.

Линь Хун надела свой деловой костюм с длинными рукавами и, повернувшись к зеркалу, стала застегивать пуговицы. Чжан Гоцзин обнял ее сзади за талию и, опустив голову, поцеловал в шею. Линь Хун никак не отреагировала, только отдернула воротничок и тихо сказала:

– Сейчас все помнешь.

Губы и кончик языка Чжан Гоцзина остановились как раз на участке с обновленной кожицей, он не посмел продолжать свои ласки и осторожно оставил Линь Хун в покое.

Этот летний ливень хлестал на одном дыхании, внезапно начавшись, он сразу полил как из ведра. Еще стоявшая на гарантии корейская машина проехала лишь половину пути, когда небеса разверзлись и на них обрушился шторм. Еще каких-то несколько минут назад над ними простиралось необозримое лазурное небо. Дорога, по которой они ехали, пролегала по горному склону, и перед Линь Хун, прямо как на ладони, раскинулось чистое море. Сейчас она бы предпочла, чтобы зной расплавил тонированные стекла машины. Море казалось невообразимо чистым, на гребешках волн играли миллионы солнечных бликов. Вся эта безбрежная ширь и бесконечное мерцание совершенно не понимали переживаний Линь Хун, а только донельзя усугубляли ее душевное томление, до предела обостряя чувства. Глядя на морскую лазурь, Линь Хун едва сдерживала подступавшие слезы. Каким бы огромным ни было море, ему никогда не избавиться от берегов. То же самое можно сказать и о людях, которым выше собственной головы не прыгнуть. Черные тучи налетели из ниоткуда, они словно вынырнули из морских глубин, тут же поднялся штормовой ветер с песком, и начался ливень. Чжан Гоцзин остановил машину у самого склона и наглухо закрыл в ней все окна. Мощные струи брызгами разлетались от лобового стекла, вся машина превратилась в акустическую ударную установку, со всех сторон отбивая ритм дождя. Скользящие по стеклу дворники выбивались из сил в бессмысленной борьбе, лишь на мгновение оставляя после себя чистый след. Линь Хун потянулась вперед и выключила дворники. Увидев, что Чжан Гоцзин закурил, она тоже взяла сигарету и привычным жестом щелкнула зажигалкой. Чжан Гоцзин взглянул на Линь Хун, он молчал и спокойно курил, устроившись за рулем. Как и в прошлый раз, из динамиков звучал надсадный голос певицы: «Не заставляй меня одну ждать в ночи на ветру». Чжан Гоцзин выпустил дым. Не было никого, никого в ночи на ветру, никого, кто ждал бы его в ночи на ветру.

Ливень низвергался мощным потоком, в то время как машина наполнялась струями сигаретного дыма. Создавалось ощущение, что жгли влажную траву, от которой вместо пламени поднималась лишь туманная дымка. Это было не горение, а тление. Чжан Гоцзин и Линь Хун чувствовали, что где-то в глубине их спрятаны раскаленные докрасна угли, причиняющие боль. Однако это не была резкая боль от обжигающих языков пламени, ударяющая в голову и разрывающая сердце. То была медленная, изощренная, раз за разом все усиливающаяся боль – пытка на тлеющих углях с элементами садомазохизма.