— Я почти ничего не знаю о том, чем Сергей занимался в деревне, — сказал Уваров. — Вроде, восстанавливал храм, потом эта трагедия…

— У него непременно всё бы получилось, если бы не эта беда. И вот что скажу: мне заниматься этим делом некогда, а ты мужик пробивной. — Зуев пристально посмотрел на Уварова. — Давай хоть чем-нибудь поможем восстановить храм в Хмелёвке. Это же его дело, пусть оно станет нашим.

На Руси много раздаётся прекраснодушных обещаний, но этот разговор не остался без последствий. Прошло несколько месяцев, и после Нового года жизнь Уварова круто переменилась. Он наконец-то понял правоту Размахова, что русское общество, как, впрочем, и все другие объединения по национальному признаку, бестолково по своей сути. Его прозрению способствовало ито, что «Гамаюн» стал местом склок и разборок на темы, далёкие от тех, которые были заявлены при его создании. Но Уваров был от природы деятельным человеком и не мог долго пребывать в одиночестве. Поразмыслив, он повернулся к православию, стал посещать церковные службы, сблизился со священнослужителями и, получив благословение епископа, создал фонд возрождения храма во имя преподобного Сергия Радонежского в селе Хмелёвка.

Зуев был в курсе уваровского проекта, он даже стал одним из соучредителей фонда, вовлёк в него зажиточных кооператоров из «афганцев», и уже к маю фонд располагал суммой, достаточной, чтобы приступить к капитальному ремонту храма. Уваров и Зуев поехали в Хмелёвку, где их весьма благожелательно встретил отец Владимир, успевший за короткое время обосноваться в своём приходе. Он жил у Колпакова и сумел себя поставить в отношениях с председателем колхоза и председателем сельсовета как новая пришедшая всерьёз и надолго духовная власть, чему два закоренелых атеиста безропотно подчинились, и возле храма и внутри его копошилась бригада колхозных строителей-ремонтников.

Дела шли ни шатко ни валко, мужики не торопились утром начать работу, а после обеда спешили её закончить. Уварова и Зуева они приняли за какое-то областное начальство и сначала помалкивали, но быстро разобрались, что к чему, и стали требовать улучшения условий труда, спецодежду, но в основном жаловались на низкий заработок.

— Креста на вас нет, а стыда — и подавно! — прикрикнул на них Колпаков, который, не глядя на свою неизлечимую хворь, потащился сопровождать приезжих. — Разбаловал вас батюшка, привыкли на повремёнке баклуши бить, но не всё коту масленица. Теперь будете вкалывать сдельно: как поработаете, так и полопаете!

Мнение бывалого старика получило поддержку не только у Зуева, Уварова и священника, но и у строителей. Составили договор, где определили объём работы и сумму оплаты, и дело стало спориться. Зуев уехал в город, а Уваров и отец Владимир в четыре глаза приглядывали за строителями, чтобы те исправно выполняли свою работу.

На ремонт помещения храма, по прикидке Уварова, тех денег, что имелись в фонде, было достаточно, но предстояли значительные траты на внутреннее убранство и на колокола. Второй раз идти по кооператорам Уваров не решился и, собравшись с духом, явился к самому председателю облисполкома Фролу Гордеевичу, благо, что охраны вокруг него пока ещё не было, секретарша куда-то из приёмной выбежала, и Уваров, осмелев, сунулся в самый высокий кабинет области.

— Ну и чего ты застрял в дверях? — проворчал хозяин, отставляя в сторону стакан чая в подстаканнике. — Заходи, раз явился, только излагай дело ясно и коротко.

Уваров с некоторой дрожью в голосе изложил свою просьбу, присовокупив к ней пожелание:

— Хорошо бы всё сделать к восьмому октября, ко дню совершения памяти по преподобному и богоносному Сергию Радонежскому.

— Денег у меня нет, — помолчав, сказал Фрол Гордеевич.