— Что там, в Хмелёвке, вокруг церкви творится, не знаешь? У тебя там, вроде, тёща живёт?

— Ничего не творится. Стоит, лопухами заросла, бурьяном. Как склад оттуда убрали, так ни чертей там, ни ангелов…

Паулкин ухмыльнулся.

— Говорят, там какой-то тип обосновался. Ты ничего не слышал?

Шофёр напрягся, он знал, что Кидяев зря вопросов не задаёт, поэтому ответил предельно чётко и ясно:

— Не только видел, Тимофей Максимович, но и разговаривал.

— Ну и что?

— Ничего. Поздоровался, посмотрел, как он мусор из церкви вывозит на тачке. Чудной мужик. Спит в церкви на топчане. Не пьёт. Тёща говорит, что скоро в Хмелёвке церковь откроют.

— Вот куда занесло! — пробурчал Кидяев и задумался.

… На бюро райкома партии вызвали председателя Хмелёвского сельсовета, сказали, что надо закрывать церковь, он заупрямился было, но его живо скрутили, тогда райком силу имел, не то, что сейчас. Да и уполномоченный по делам религий Размахов впечатление производил: в военной тужурке ещё сталинского покроя с застёжкой под горло, галифе, бурки, голос хриплый, булькающий, как у пса, просидевшего всю жизнь на цепи. Председатель сельсовета пытался вякать, что ни клуба в деревне, ни кино, пусть хоть старухи в церкви поют, но Размахов не дал ему развернуть жалобную картину убогой деревенской жизни. Ты, сказал он, отдаёшь себе отчёт, что льёшь воду на мельницу буржуазных провокаторов, и эта мельница перемалывает наше молодое поколение в гнилую религиозную труху? Страна шагнула в космос, а ты куда? В дерьмо поповское!

Конечно, председатель сразу скис, засобирался в Хмелёвку готовить сход. Но Размахов его не отпустил из-за оперативных соображений, чтобы тот не проболтался, и назавтра ликвидационная бригада не встретила организованного сопротивления верующих, которые тогда ещё в русских деревнях водились, правда, в ограниченном — из-за войны и классовых перетрясов — количестве.

Да, силён был Размахов: влил в председателя бутылку «Московской» и для верности запер его в своём номере на замок. А мог и привязать к кровати. Кидяев сразу понял, что хватка у уполномоченного старого закала, из-под такого трудно вывернуться.

Председатель сельсовета спал в комнате, а они сидели в гостиной заезжего дома. Раскрасневшись от водки, Размахов травил анекдоты про Хрущёва, и Кидяев с первым секретарём райкома партии похохатывали. Сняли Никиту, и жить стало легче, увереннее, а то парторганы на сельские и промышленные поделил, словом, совсем «кукурузник» спятил, начал рубить сук, на котором выше всех сидел сам. Областная объединительная партконференция была ещё свежа в памяти. После неё многие распрощались с партийными должностями и, не успев приобщиться к номенклатуре, опять стали простыми советскими инженерами, учителями, агрономами.

В Хмелёвку выехали рано, ещё на рассвете, чтобы застать с утра народ. После планёрки люди расходились по всему колхозу, и собрать их можно было только в это время.

Похмельный председатель сельсовета жадно пил колодезную воду и виновато улыбался. Размахов похлопал его по плечу.

— Ты, брат, долго не рассусоливай: есть предложение закрыть церковь и утвердить решение голосованием. За. Против. Потом оформим решением схода граждан.

— Писать будут, — вздохнул председатель. — Поп у народа в авторитете.

— Это не твоя забота, — хохотнул Размахов. — Если поп вякнет, я его бритым и голым в Африку пущу!

Председатель колхоза встретил ликвидационную комиссию настороженно. Узнав о цели приезда, натоптанной тропкой повёл гостей в мастерские — обширный сарай, где стояла на ремонте сельхозтехника, и было дымно от кузницы, холодно, и тянуло из щелей сквозняком, Мужики сидели вокруг железного верстака и грелись куревом.