— Как дела, товарищи? — бодро сказал Размахов и начал совать розовую пятерню механизаторам.

— Дела, как сажа бела! — откликнулся кто-то.

— Да, условия работы у вас полярные, но это надо исправить. Вы почему, — накинулся он на председателя колхоза, — не создаёте условия для работы? Это не мастерская, а сарафан дырявый! У людей радикулиты, простуды.

Председатель колхоза недоуменно посмотрел на Кидяева. Тот легонько подмигнул ему и спросил:

— Конторские где?

— На подходе. Вот и доярки подъехали.

В мастерскую входили раскрасневшиеся после езды в открытом автомобильном кузове женщины.

Размахов ткнул председателя сельсовета в спину.

— Начинай!

Председатель облизнул сухие губы, зачем-то снял шапку и, прокашлявшись, заговорил:

— Товарищи! Нам нужно провести собрание… Тут это самое… Когда весь советский народ в восьмидесятом году уже будет жить при коммунизме, как говорит программа нашей родной партии, у нас в Хмелёвке, как шиш, торчит эта церковь. Словом, есть мнение, товарищи. И по этой линии церковь надо закрыть… А теперь — кто за?

Люди переминались с ноги на ногу, кое-кто стал высвобождать руки из карманов, чтобы проголосовать.

— Ну, кто за? — торопил односельчан председатель сельсовета.

— Погодите, погодите, голоснуть всегда успеем, — из толпы на свободное место, раздвигая людей, выдвинулся мужичок с тусклым, будто заспанным, лицом, в грязном полушубке. — Погодите голосовать. Это всегда успеем. Раз нужно голосовать, значит, мы ещё нужны, поэтому торопиться не следует, вдруг проголосуем, а потом жалеть будем.

— Кто это? — спросил Размахов председателя сельсовета. Лицо мужика показалось ему вроде знакомым, но он не мог вспомнить, где его видел.

— Колпаков. Из церковной двадцатки. Бывший раскулаченный.

— А… — протянул Размахов и насупился.

— Конечно, — продолжал мужик, — программа партийная нам коммунизм обещает в восьмидесятом году. Но это ж ещё, сколько времени ждать пока всё исполнится, а что эти двенадцать лет прикажете делать?.. Двенадцать лет — вон какой срок, многие и не доживут, не увидят, что там будет. А старики и старухи точно не доживут. Их-то и пожалеть надо. Они точно без коммунизма помрут, так пускай уж под богом. Поэтому незачем церковь закрывать. Вот помрут все, тогда само собой всё и закроется.

Закончив выступление, Колпаков закрыл лысину грязной шапкой и ушёл в толпу.

— Ну что, товарищи, уговорил вас гражданин Колпаков, давайте слезу прольём по боженьке, — голос Размахова окреп и стал набирать обороты, как отлаженный движок. — С гражданином Колпаковым всё ясно, это активист, но не наш советский активист, нет! Таким людям будущее не принадлежит. Оно принадлежит нам с вами! А Колпаков — человек вчерашнего дня, он попробовал усомниться в целях, провозглашённых программой партии, и мы должны заклеймить его вылазку как провокационную и злопыхательскую. А теперь подумайте, не стыдно ли вам жить по соседству с рассадником темноты и невежества?.. Над вами же все соседи смеются!

Размахов перевёл дух. Люди молчали. Они понимали, что делается нехорошее дело, но не смели ему противиться по выработавшейся годами привычке одобрять всё, что им прикажут одобрить.

— Ну, что, голосовать будем? — спросил Кидяев. — Чему быть, тому не миновать.

Колпаков опять вышел вперёд и снял с головы шапку.

— Кто-то да должен сказать правду. И я её скажу. Жизнь, мужики, ломала меня так, что вздоху не было. Вот приезжий гражданин меня даже в товарищи не зачислил.