— На следующее лето, Вера Петровна, у тебя для поездок на дачу, к сожалению, не будет своего персонального водителя, — сказал Размахов. — А если серьёзно, то ты, Олег, решай, куда пойдёшь учиться. Бог отправил человека трудиться не в наказание, а чтобы он совершенствовал свою душу, и это происходит только через работу.

— Я в политехнический пойду, — сказал Олег. — Там учат на программистов.

Сергею решение сына понравилось тем, что тот не просто бесцельно взирает вокруг, но примеривается к жизни, пытается нащупать тот шесток, на который ему определено взлететь его судьбой. Одновременно он жалостливо подумал о себе, и у него были когда-то мечты, но пока готовился взлететь, топорщил крылья, время безвозвратно утекло, а тут ещё так некстати на него обрушилось несчастье. Сергей замолчал, его опять повлекло в сумеречное состояние, в глазах заполыхали багрово-сизые языки пламени, и он погрузился в беспокойный лихорадочный сон, который нёс его по отсвечивающей жаркими всполохами близкого пожара бескрайней реке памяти, из глубины которой вставали видения как прошлой, так и будущей жизни.

Вера Петровна и Олег покинули палату, Сергей этого не заметил и пришёл в себя только вечером, когда к нему пришёл Уваров, который посещал его каждые два дня. Обычно весёлый, на этот раз он явился хмурым и озабоченным какой-то ведомой только ему одному думой.

— Ну, как там? — сказал Размахов. — Судя по твоему похоронному виду, великого борца с привилегиями Ельцина наконец-то короновали?

— До этого дело ещё не дошло, но он уже где-то рядом с троном верховного правителя России, или того обломка, который останется от развала Советского Союза.

Размахов тяжко вздохнул, заворочался и попросил воды.

— Хочешь квасу? — предложил Уваров. — Мама только что сцедила.

Сергей согласно хмыкнул и облизал сухие губы.

— Ядрёный квасок, — сказал он, отстраняясь от опустошённой кружки. — Настоящий. Сейчас мало в жизни того, что можно назвать настоящим, то есть природным и коренным. Пожалуй, человек сейчас в состоянии подделать всё, кроме смерти.

— Но жизнь ведь самая настоящая, — не согласился Уваров. — Человек обладает свободой воли, имеет право выбирать, как ему жить — во грехе или праведности.

— Ты, Уваров, так и не освободился от либеральных заморочек, — после некоторого молчания скептически произнёс Размахов. — Какая может быть свобода выбора там, где всё фальшь и враньё, начиная от выродка Горбачёва, заканчивая моим лечащим врачом, который в общем-то нормальный мужик, но врёт, что я вот-вот оденусь в новую кожу и доживу до пенсионного возраста.

Уваров встал со стула, прошёлся несколько раз возле кровати, затем огляделся по сторонам и достал из кармана стограммовую бутылочку коньяка.

— Ты не против?

— Должен же я хоть раз нарушить режим, — сказал Размахов. — Сядь спиной к двери, чтобы вовремя ликвидировать следы преступления.

Уваров опорожнил бутылочку в кружку, наклонился над Сергеем и помог ему выпить. От шоколада Размахов отказался.

— Не надо портить сладостью ощущения жизни, которое присутствует в настоящем коньяке.

— Вот видишь, — улыбнулся Уваров, — в жизни не всё фальшь, есть и настоящие вещи.

— Этой ночью со мной всё будет по-настоящему… Может, помнишь, у Твардовского: «Я погиб и не знаю: наш ли Ржев, наконец?..» Вот и у меня та же боль: я уйду и не узнаю, что будет с Россией?

— Этого никто не знает, — сказал Уваров.