— Олежек! — громко взывала она. — Пора в больницу, а ты ещё не обедал!

На первый зов он не откликнулся и лишь после третьего захлопнул книжку с описанием устройства автомобиля и показался на глаза хлопотливой соседке, которая, призывно махнув ему рукой, принялась накрывать на стол: поставила тарелку куриного супа с лапшой, гречневую кашу с котлетой, кружку компота и сдобную булочку.

Вере Петровне нравилось глядеть, с каким аппетитом Олег поглощает приготовленные ею кушанья, в этом она видела одобрение своей работе, и другой похвалы ей было не надо.

— Завтра отца будут оперировать, — сказала она. — Я с утра уже в церкви побывала. А ты, Олежек, не молчи возле него. Сейчас ему твоё тёплое слово нужнее лекарства.

— Я хочу сказать, но как посмотрю на него, на ожоги и раны и молчу, чтобы не заплакать.

— Плакать не надо, — сказала Вера Петровна. — Твои слёзы его напугают, он может подумать, что тебе плохо живётся.

— Мне здесь хорошо, — вздохнул Олег. — И в школе понравилось, только с английским беда.

— Вот об этом не говори, — испуганно произнесла Вера Петровна. — Однако нам пора, пока на трамвае доедем до больницы, и тихий час кончится.

Поднявшись на этаж, где размещался ожоговый центр, Вера Петровна отправила Олега в палату к отцу, а сама робко вошла во врачебный кабинет. Ставший хорошо знакомым лечащий врач оторвал взгляд от лежавших перед ним бумаг и приветливо улыбнулся.

— Как там с операцией? Не опасно?

— Палец занозить — и то опасно, — сказал врач. — Конечно, ваш больной — тяжёлый, но это обычная плановая операция. Постарайтесь его не беспокоить и не утомляйте, ему нужно набраться сил.

— Вы уж, доктор, постарайтесь, — промямлила Вера Петровна, неловко пытаясь засунуть в выдвинутый наполовину ящик стола завёрнутую в газету бутылку коньяка.

— Не надо, зачем вы так, — слабо запротестовал врач.

— Примите как благодарность, — прошептала Вера Петровна и торопливо покинула кабинет.

Она была женщиной слабонервной, и вручение подарка вызвало у неё усиленное сердцебиение, от которого удалось избавиться не сразу, и в палату Вера Петровна вошла побледневшей.

— Как себя чувствуешь? — прикоснувшись губами к щеке Сергея, сказала она. — Завтра похолодает, а это тебе облегчение. Этим летом жара измучила всех: и здоровых, и хворых.

Сергея напоминание о погоде обеспокоило, и он спросил:

— Как у тебя, Олежек, с верхней одеждой и зимней обувью?

— Зимнего у него ничего нет, — сказала Вера Петровна. — Но он парень рослый и ему подойдут твои новые сапоги, дублёнка, свитера, куртка, а костюм для школы, рубашки, туфли мы с ним купим.

— Как в школе?

— Нормально, — сказал Олег. — Я, папа, хочу «уазик» освоить. Ты не против?

— Осваивай, только не разбирай. Я лет в десять, пока отец был в командировке, пытался отремонтировать будильник. Разобрал, а собрать его и часовой мастер не смог. Ты, Олежка, вряд ли сам в машине разберёшься, но её ещё и водить надо уметь. В автошколе время от времени объявляют набор на курсы шофёров. Туда принимают только после восемнадцати лет, но машину можешь считать своей.

Размахов к увлечению сына отнёсся благожелательно, каждый приход Олега в больницу действовал на него благотворно, он выходил из полубреда, в котором находился почти всегда, и мог вести разговор.

Сын чувствовал себя рядом с изувеченным отцом неуютно, смущался, отвечал на его вопросы словно нехотя, и было заметно, что он тяготится пребыванием в больничной палате.