|
— Да, я обязан ему жизнью. — А вот моему бедному маленькому Джорджи он помочь не сумел. — Я знаю. Она смотрела на пустое место у дальней стены. — Он родился мертвым, мертвым лежал в своей маленькой колыбельке, которую мы сделали сами и поставили вон там. Женщина перевела на меня глаза, полные боли. — Потом я не хотела, чтобы Джек убирал колыбельку. Мне казалось, пока она здесь, какая-то частица Джорджи тоже остается с нами. Но ему было невыносимо любое напоминание об этой потере. — Приношу извинения за то, что я не пришел повидать вас после этой трагедии, Тамазин. Я собирался, но Джек сказал, что вам лучше побыть наедине друг с другом. — Я была сама не своя. Джек не хотел, чтобы вы видели меня такой. А вы? Как ваше здоровье, сэр? — Весьма удовлетворительно, — улыбнулся я. — Много работаю и процветаю, в том числе и благодаря вашему Джеку. — Он просто восхищается вами, сэр. Все время рассказывает о том, как мастер Шардлейк выиграл то или иное дело, «обнаружив новые доказательства и опрокинув все бастионы противника». — Правда? — Я рассмеялся. — Мне действительно кажется, что иногда он смотрит на меня как на полководца. — Так и есть, сэр. Я улыбнулся женщине. Кода мы впервые познакомились два года назад во время большого королевского путешествия в Йорк, уверенная в себе, полная жизни Тамазин поначалу вызывала у меня некоторые подозрения, но по мере того, как мы сообща преодолевали опасности, я проникся к ней поистине отцовской привязанностью. Глядя на уставшую домохозяйку, сидевшую напротив, я думал: куда девалось все это? Эти мысли, видимо, невольно отразились на лице, потому что губы Тамазин задрожали, а по щекам скатились две крупные слезы. Она опустила голову. — Тамазин, — проговорил я, приподнявшись на стуле. — Ну зачем вы это? — Простите, сэр. — Ну же! По сравнению с тем, через что нам пришлось пройти в Йоркшире, несколько слезинок — ничто. Расскажите мне, что вас тревожит? Она, захлебываясь, вздохнула, вытерла глаза рукавом и повернула ко мне заплаканное лицо. — Все началось со смертью ребенка, — тихо заговорила она. — Для Джека она стала таким же потрясением, как для меня. Говорят, когда умирает ребенок, сердце матери каменеет, но у Джека оно окаменело тоже. О, он так зол! — На вас? — На всех. На самого Бога. Он считает, что Всевышний поступил жестоко, забрав у него ребенка. Он и раньше не особенно часто ходил в церковь, а теперь и вовсе носу туда не кажет. Завтра Пасха, но он не пойдет ни на литургию, ни на исповедь. — А вы пойдете? — Да, хотя… Я чувствую, будто из меня тоже выдавили веру. Но вы же меня знаете, — добавила она с оттенком своего прежнего юмора. — Я предпочитаю находиться на той стороне, где и власть. — В наши дни это очень осмотрительно. — По словам Джека, я хожу в церковь лишь для того, чтобы похвастаться своими лучшими нарядами. — Да… Она посмотрела на свой фартук. — Что ж, в этом есть доля правды. После того как целую неделю носишь вот это, хочется хоть изредка приодеться во что-нибудь нарядное. Но я опасаюсь, что, если Джек и дальше будет упрямо отказываться посещать церковь, это привлечет внимание, поползут слухи, церковные старосты начнут задавать вопросы, и в итоге он окажется в беде. |
