О Седеете не вспоминали, будто его и не было. Говорили о жаре, о мертвом сезоне на Бермудах, о курортных порядках и качестве шотландского виски, благоприятного для любителей во всех климатических условиях. Только когда катер подошел к патрульной зоне и, не отваживаясь заплывать в контролируемые Селестой воды, пересадил своих пассажиров на сопровождавшие его две весельные шлюпки, а коралловый островок уже сверкнул у горизонта белой чайкой на пенистой океанской волне, запретная тема словно разомкнула уста.

– Это и есть ваш Невидимка? – спросил у Янины ее сосед.

– Почему Невидимка? У него есть имя.

– И вы думаете, что оно будет признано наукой?

– Почему нет? Оно благозвучно, легко произносимо на всех языках, а главное, семантически точно.

– А что такое «семантически»?

– От слова «семантика».

– Понятия не имею.

Янина внимательно оглядела соседа: тропический костюм, шорты, золотые очки, не менее сорока на вид, позади колледж, по меньшей мере два университета, частная лаборатория, ученая степень.

– Семантика, – снисходительно пояснила она, – это область науки о языке, занимающаяся смысловым содержанием слова.

– Понимаю. Ваша область лингвистика?

– Нет, кибернетика. Биокибернетика, – улыбаясь, уточнила Янина.

– А я только физик и горжусь этим.

– Ограниченностью?

– Почему? Просто я не признаю эклектики в науке.

– А вдруг будущее за эклектикой? Химия уже тесно соприкасается с физикой, а биология с математикой. И вы едете сейчас к величайшему из эклектиков мира.

– Не понимаю.

– К Селесте.

Шпагин и Рослов сидели в другой шлюпке, против Юджина Бревера и Крейгера из Упсалы. Разговор был общий.

– Все живое доступно наблюдению, – горячился швед. – «Невидимка» Уэллса – нонсенс. Живое и невидимое несовместимы.

– А если не живое?

– Могу представить себе энергию мыслящей машины, но не могу даже вообразить мыслящей энергии.

– Мы тоже не можем, – сказал Рослов, – и объяснить не можем. Но тем не менее она существует.

– Не верю.

– Вы, кстати, не верили и в изоляцию акватории бухты, – сказал Бревер.

– Мы подходим к ней. Видите? А вот здесь и гаснет волна. Именно здесь, под нами, где наверняка проходит подводный волнолом скошенных в сторону океана коралловых рифов. Идеальный гаситель. Вы измеряли глубину? – обратился он к Рослову.

– Здесь? – переспросил Рослов. – Не уверен. Какие‑то глубины измерялись, но где – не знаю. Этим занимался Смайли. А меня лично интересует только феномен Селесты.

– Вы правы, – согласился Бревер. – Это самое важное. Но прав и Мак‑Кэрри. Его уникальный институт не мечта, а потребность. Здесь найдется работа ученым всех специальностей.

Шлюпки тем временем подошли к сооруженному Смайли причалу, ученые поднялись на плато острова и при виде тента со столиками буквально ахнули от восторга; со стороны моря это сооружение Смайли не смотрелось: его закрывал белый, косо вздернутый коралловый гребень.

– Кафе «Селеста», – сказал кто‑то.

– Браво, Мак‑Кэрри!

– Хозяйничайте, – отмахнулся тот, – каждый сам себе бармен.

Открыли ящики, вынесенные на берег, растащили по столам – кто виски, кто джин, кто мартини, кто сифоны с содовой и сельтерской. Анри Пуассон самоотверженно рубил лед в контейнерах, соотечественники Бревера Кен Чаррел и Джимми Спенс смешивали коктейли, а поклонник немецкой кухни Баумгольц вскрывал одну за другой жестянки с пивом и консервированными сосисками.