Выйдя от Бёрша, Дениза прошлась по парку Монсо. На скамейках сидели старики с газетами в руках. Дети играли в лошадки. Самые маленькие строили из песка крепости. Ей вспомнился сад Сольферино в Руане, по которому она проходила, возвращаясь из лицея на улицу Дамьет. Жизнь идет своим чередом. Она посмотрела на часы. До обеда еще два часа. Она подозвала такси и поехала к Менико, своему любовнику.

XV

Банк Ольмана был спасен. Все уцелевшие банки волей-неволей выделили требуемые миллионы. Министерство финансов опубликовало сообщение, в котором приветствовало это «единодушное проявление солидарности». Личное состояние Эдмона Ольмана почти целиком пропало, но так как его поведение в дни кризиса было безупречным, кредиторы сами предложили ему остаться во главе нескольких предприятий; поэтому образ жизни семьи Ольманов, и прежде довольно скромный, почти не изменился.

Июль стоял дождливый, прохладный, и Париж был окутан печалью и мглой. Безработица росла. Вслед за германской маркой у финансистов стал вызывать тревогу фунт стерлингов. Сильнейшие грозы покрывали аллеи Булонского леса жесткими белыми градинами. Дениза Ольман попросила Бертрана Шмита сходить с нею в кино. Они отправились на американский фильм. Грузовики с пивом мчались ночью по какой-то нью-йоркской улице, под эстакадой надземной железной дороги. Раскрывались огромные ворота тюрем. Револьверные выстрелы — легкие, сухие — почти совпадали с ритмом джаза. Шумела ярмарка, волны разбивались о скалы, грохотали самолеты. Бандиты в смокингах, высунувшись из роскошных автомобилей, обстреливали девушек пулеметной очередью. В антракте Дениза и Бертран разговорились.

— Если бы вы только знали, до чего я устала, — говорила Дениза. — В дни волнений мне на минуту показалось, что моя жизнь наконец-то приобретет какое-то величие. Правда, уверяю вас, мне было удивительно радостно бороться рядом с мужем. Я почти что желала полного разорения, которое заставило бы меня и детей зажить обыкновенной, суровой жизнью… А потом ничего не случилось. Никогда ничего не случается. Как говорит противный Бёрш: «Теперь всех спасают». Даже крушение и то становится чем-то посредственным, умеренным. Меня по-прежнему приглашают на обеды. Бёрш присылает мне цветы. Эдмон смиренно соглашается находиться «под наблюдением». Он рад тому, что разорение сблизило нас, как некогда сблизила болезнь… А мне хочется куда-то бежать, действовать, жить. Увезите меня куда-нибудь, Бертран!

— Я бы с удовольствием, — ответил он. — Да ведь это продлилось бы лишь недели две.

— Почему?

— Потому, что вы меня не любите; потому, что я люблю Изабеллу; потому, что…

— Вот видите — и вы, как все, рассчитываете, прикидываете… А впрочем, вы правы.

У них за спиной мужчина и женщина вполголоса толковали о ревности.

— Думаешь, что тебя обманывают, — говорила женщина, — а оказывается, что нет; тогда проникаешься доверием, а вот это-то доверие и обманчиво.

Бертран обернулся. Женщина была красивая.

— Суть дела в том, что я ничем никогда не удовлетворюсь, — продолжала Дениза. — Я инструмент, поврежденный еще с детских лет. Освобожусь ли я когда-нибудь от состояния внутренней неустойчивости? Обрету ли когда-нибудь равновесие? У меня такое ощущение, будто я пружина, которая получила толчок, заколебалась и уже не может остановиться.

На экране мелькали рекламные фильмы. Бутылки с вином разговаривали. Волшебные жидкости мыли автомашины. Пилюли очищали гигантские кишечники.

— Чем было вызвано первое потрясение? — продолжала Дениза. — Забыла. А первое, которое запомнилось, произошло так. Мы, все три девочки, жили с мамой в Безевале… Как-то ночью я услышала, что она поет.