|
- Но знаете, благодаря кому я немножко научился заботиться о других? Благодаря Литке. Ее постоянно приходится опекать, и пани Эмилия заботится о ней неусыпно. - Да, она самоотверженная мать, - отвечала Марыня, - и мы все ей будем помогать. Я пригласила бы их к нам, если б они в Райхенгалль не поехали. - А я бы без приглашения приехал следом за Литкой. - Приглашаю вас впредь от папиного имени в любое время. - Не бросайтесь словами, а то я могу злоупотребить вашей любезностью. У вас здесь очень хорошо, и как только мне будет плохо в Варшаве, прилечу сюда под ваш кров... Поланецкий уже сознательно говорил так, в расчете больше приблизиться к ней, и вместе - совершенно искренне, любуясь этим милым девичьим личиком, которое в лучах заходящего солнца показалось ему еще спокойней, чем прежде. А Марыня, подняв на него голубые глаза, будто спрашивая: “Ты серьезно или шутишь?”, - ответила, понижая голос: - Хорошо. И оба замолчали, словно связанные незримой нитью этого взаимного обещания. - Странно, что папы так долго нет, - сказала наконец Марыня. И в самом деле, солнце уже зашло: в розоватых закатных сумерках бесшумно шныряла летучая мышь, с пруда доносилось кваканье лягушек. Поланецкий промолчал, словно размышляя о своем. - Я принимаю жизнь такой, какая она есть, мне некогда ее оценивать, - заговорил он немного погодя. - Когда мне хорошо, вот как сейчас, я доволен, когда плохо - огорчен, вот и все. Но лет пять-шесть назад было иначе. Мы собирались небольшой компанией и рассуждали о смысле жизни. Было среди нас несколько ученых и один писатель, теперь довольно известный в Бельгии. Мы спрашивали себя: куда идет человечество, в чем суть и цель всего этого, значение и конец? Читали философов-пессимистов, теряясь в неразрешимых загадках, доходя прямо до умопомрачения, - один мой знакомый, ассистент на кафедре астрономии, забрался в такие глубины мироздания, что и в самом деле лишился рассудка. Вообразил, будто по параболе уносится в бесконечность. Потом, правда, выздоровел - и стал священником. Мы тоже изнывали в бесконечной погоне за истиной... Как птицы, летящие над морем: негде присесть и передохнуть. В конце концов я отметил про себя две вещи: во-первых, мои друзья бельгийцы не относятся к этому так уж серьезно... Мы гораздо простодушней их... А во-вторых, у меня пропадает всякая охота трудиться, и я становлюсь тряпкой, бессильным размазней. Тогда я взял себя в руки и занялся всерьез красильным делом. Жизнь, сказал я себе, - это веление природы, и не в том суть, хорошо это или плохо, а в том, что она тебе дана. Значит, живи и бери от жизни, что можно. И я хочу взять. Правда, Васковский считает, будто мы, славяне, не можем удовольствоваться этим, но это еще не факт. Если он имеет в виду деньги, тогда еще куда ни шло, можно с ним согласиться. Но я, кроме денег, ценю в жизни спокойствие, и... знаете, еще ради чего стоит, по-моему, жить?.. Ради женщины. Надо иметь близкое существо, чтобы делиться с ним печалью и радостью. Все мы смертны - это верно! Перед лицом смерти человек бессилен. That's not my business <Дальше я уже не властен (англ.).>, - как говорят англичане. Но пока ты жив, надо с кем-то поделиться своим достоянием, своим добытком - деньгами, почетом или славой... Будь на Луне даже алмазные россыпи, какой в них толк, если некому их оценить? Так и человек: надо, чтоб кто-то его оценил. |
