|
Лучше всего, решил я, если удастся извлечь выгоду из своего недостатка -- едва будет дан сигнал, я пригнусь и мгновенно сделаю выпад. Это значило поставить свою жизнь на одну-единственную карту: если я не сумею ранить его смертельно, то защищаться в таком положении уже не смогу; но хуже всего, что при этом я подставлял под удар лицо, а лицо и глаза мне меньше всего хотелось подвергать опасности. -- Allez! [7] -- скомандовал старшина. В тот же миг мы оба с одинаковой яростью сделали выпад и, если бы не мой маневр, сразу же пронзили бы друг друга. А так он лишь задел мое плечо, моя же половинка ножниц вонзилась ему ниже пояса и нанесла смертельную рану; великан всей своей тяжестью опрокинулся на меня, и я лишился чувств. Очнувшись, я увидел, что лежу на своей койке, и в темноте смутно различил над собою с дюжину голов, и порывисто сел. -- Что случилось? -- воскликнул я. -- Тс-с! -- отозвался старшина. -- Слава богу, все обошлось. -- Он сжал мне руку, и в голосе его послышались слезы. -- Это всего лишь царапина, сынок. Я здесь, и уже о тебе позабочусь. Плечо твое мы перевязали, одели тебя, теперь все обойдется. При этих словах ко мне воротилась память. -- А Гогла? -- выдохнул я. -- Его нельзя трогать с места. Он ранен в живот, его дело плохо, -- отвечал старшина. При мысли, что я убил человека ножницами, мне стало тошно. Убей я не одного, а десятерых выстрелами из мушкета, саблей, штыком или любым другим настоящим оружием, я не испытал бы таких угрызений совести, чувство это еще усиливали все необычные обстоятельства Нашего поединка -- и темнота, и то, что мы сражались обнаженные, и даже смола на бечевке. Я кинулся к моему недавнему противнику, опустился подле него на колени и сквозь слезы только и сумел позвать его по имени. -- Не распускай нюни. Ты взял верх. Sans rancune [8]. От этих слов мне стало еще тошней. Мы, два француза на чужой земле, затеяли кровавый бой, столь же чуждый истинных правил, как схватка диких зверей. И теперь он, который всю свою жизнь был отчаянным задирой и головорезом, умирает в чужой стороне от мерзкой раны и встречает смерть с мужеством, достойным Байяра. Я стал просить, чтобы позвали стражу и привели доктора. -- Может быть, его еще можно спасти! -- воскликнул я. Старшина напомнил мне наш уговор. -- Если бы Гогла ранил тебя, -- сказал он, -- пришлось бы тебе лежать здесь и дожидаться патруля. Ранен Гогла, и ждать придется ему. Успокойся, сынок, пора бай-бай. И так как я все еще упорствовал, он сказал: -- Это слабость, Шандивер. Ты меня огорчаешь. -- Да-да, идите-ка вы все по местам, -- вмешался Гогла и в довершение обозвал нас всех одним из своих любимых смачных словечек. После этого все мы улеглись во тьме по местам и притворились спящими, хотя на самом деле никому не спалось. |
