– Если она что‑то и видела, то не рассказывает. Как говорится, укушенный змеей и веревки боится.

Трюгвесон закусил губу и опустил голову, подперев лоб ладонью.

– Утром я снова попытался допросить ее. Но она отказывается давать показания.

– Кристоффер сказал, она стояла за деревом вот здесь. – Хартман ткнул пальцем в схему у себя в блокноте. – Оттуда она видела Башню Девы и пролом, через который можно перебраться с Береговой улицы на другую сторону стены.

– Мог кто‑нибудь залезть в башню по лестнице со стороны Береговой улицы? – спросила Мария.

– Ну, там стена гораздо выше. Кроме того, там ходят люди. Вряд ли кто‑то станет так рисковать. В то время как с другой стороны можно забраться в башню за две минуты. А внутри башни, кстати, и деревянная лестница есть, долез до бойницы – и вперед! – заметил Хартман. – А до той меньше двух метров.

– Если кто‑то залез в башню, то Мона должна была это видеть и сможет описать приметы преступника. Если только захочет. Впрочем, по‑моему, женщины хуже, чем мужчины, запоминают детали внешности, форму головы, носа и так далее. Я прав? – спросил Эк.

– Согласен, однако женщины лучше помнят цвета и одежду. А мужчины запросто могут назвать лиловый свитер желтым, – сказал Арвидсон.

– А по‑моему, на таком расстоянии она ничего не видела, – неожиданно возразила Мария. – У нее ужасная близорукость, а очков она не носит. Стоит поговорить с ее окулистом, кстати. Во всяком случае, Мона с трудом находит свои вещи в палате и не может смотреть телевизор.

– Что она делала около Башни Девы? – спросил Хартман, занеся фломастер над точкой на рисунке, обозначающей Мону.

– Наверное, следила за убийцей, заподозрив, что тот может сделать. – Арвидсон откинулся на диване и задрал колени. Длинные тонкие согнутые ноги придавали ему теперь сходство с пауком.

– А Мона убить Биргитту не могла? Что, если она сама залезла в башню? – предположил Трюгвесон. – Или стояла на дозоре, при всей своей близорукости, а Хенрик Дюне залез в башню и умертвил Биргитту, сделав ей укол инсулина?

– Кстати, у Моны Якобсон инсулин ведь был под рукой, – сказала Мария и посмотрела на Хартмана. – У Ансельма же диабет. Она колет ему инсулин несколько раз в день. И знает, что колоть в артерию нельзя.

– Между прочим: а кому из подозреваемых было сложно раздобыть инсулин? – задался вопросом Хартман.

– Например, Хенрику Дюне, – предложил Эк.

– Он мог попросить его у Моны, – вставил Трюгвесон, – Улоф и Кристоффер – тоже. Кроме того, Улоф мог взять его на работе.

– А Арне Фольхаммар? – попробовала развить мысль Мария. – Ему где взять инсулин?

– Мне кажется, он не общается с матерью, – сказал Арвидсон. – С тех пор, как его избил Вильхельм. Он решил, что мать – на стороне отчима.

– Он даже на похороны не пришел. – Мария отхлебнула остывшего кофе и отставила чашку.

– Что мы можем предъявить Моне, чтобы заставить ее говорить правду? – спросил Эк. – Что ей грозит? По какой статье?

– Соучастие в убийстве, укрывательство преступника, сокрытие вещественных доказательств. – Вид у Трюгвесона был измученный. Лоб блестел от пота, очки то и дело съезжали на кончик носа, так что приходилось их поправлять.

– Я тут посмотрела, на каких условиях возможно освобождение от наказания, – сказала Мария. – Раздел семнадцать, параграф одиннадцатый.