– Мы уже десять минут как готовы! – отозвалась она.

Гаспар и Зейн Горт посмотрели на стол. В дальнем его конце, опираясь на черный воротничок, стояло большое дымчатое серебристое яйцо. Рядом были разложены его «глаза», «рот»и «уши», но они еще не были включены в соответствующие розетки.

Флаксмен удовлетворенно потер руки.

– Погодите! – остановил он няню Бишоп, которая протянула руку к проводу, соединенному с глазом. – Я хочу представить его по всем правилам. Как его зовут?

– Не знаю.

– Как так – не знаете? – ошеломленно спросил Флаксмен.

– Вы же сказали, чтобы я принесла любой мозг.

– Я уверен, что мистер Флаксмен вовсе не хотел сказать что‑то обидное по адресу ваших подопечных, няня Бишоп, – мягко перебил ее Каллингем. – Говоря «любой мозг», он имел в виду только, что они все в равной степени одаренные художники. А потому скажите нам, как мы должны называть этого яйцеглава?

– А! – воскликнула няня Бишоп. – Седьмой. Номер седьмой!

– Но нам нужно знать имя, – возразил Флаксмен. – А не номера, которыми вы пользуетесь у себя в Детской – что, замечу между прочим, мне кажется весьма бесчеловечным. Я искренне надеюсь, что персонал Детской не обращается с яйцеглавами, как с машинами, – это могло бы пагубно отразиться на их творческих способностях, внушить им мысль, что они всего только компьютеры.

Няня Бишоп задумалась.

– Иногда я называю его Ржавчиком, – сказала она наконец. – У него под воротничком есть желтоватое пятнышко. Я хотела принести Полпинты, потому что он самый легкий, но Полпинты начал возражать, и когда вы прислали мистера Ню‑Ню, я выбрала Ржавчика.

– Я имею в виду его настоящее имя, – сказал мистер Флаксмен, с трудом сдерживаясь. – Нельзя же представлять великого литературного гения его будущим издателям как просто Ржавчика.

– А‑а, – она на мгновение заколебалась, а затем решительно объявила: – Боюсь, я тут ничем вам помочь не могу. И самим вам этого выяснить не удастся, даже если вы обшарите всю Детскую и просмотрите все записи, какие только у вас имеются.

– Ч‑Т‑О?!!

– Около года назад, – объяснила няня Бишоп, – яйцеглавы по каким‑то своим причинам решили, что хотят навсегда остаться анонимами. И заставили меня уничтожить все документы, где имелись их имена, а также спилить напильником надписи, выгравированные на каждом футляре. Даже если у вас есть какие‑нибудь списки, вам не удастся установить, кому из них принадлежит какое имя.

– И у вас хватает дерзости спокойно заявить мне, что вы совершили этот… этот акт бессмысленного уничтожения, не получив на то моего разрешения?

– Год назад «Мудрость Веков» вас нисколько не интересовала, – гневно возразила няня Бишоп. – Ровно год назад, мистер Флаксмен, я позвонила вам и начала рассказывать об этом, но вы сказали, чтобы я не надоедала вам со всякими древними ископаемыми – пусть яйцеглавы делают все, что им заблагорассудится. Вы сказали – и я цитирую вас дословно: «Если эти хвастуны в жестянках, эти консервированные кошмары вздумали завербоваться в Иностранный легион в качестве штабных компьютеров или, привязав к своим хвостам ракеты, унеслись в космическое пространство, я заранее согласен».

16

Глаза Флаксмена слегка остекленели – то ли при мысли о шутке, которую сыграли с ним тридцать безымянных писателей, когда писатели были всего лишь стереокартинкой на книжной обложке, то ли потому, что он объявил консервированными кошмарами такую коммерческую ценность, как тридцать литературных гениев, способных к самостоятельному творчеству.