– В данный момент тело вашего мужа находится на вскрытии. В надлежащее время нам придется поехать в Институт судебной медицины для опознания. Там вы самолично убедитесь, что убийство вашего мужа совершено необычным способом, самым необычным из всех, какие встречались в моей практике.

– Я видела кусочек шедевра, отснятого убийцей, старший инспектор. Чтобы таким вот образом шпионить за семьей, надо быть здорово сдвинутым.

– Войдя в комнату, вы, возможно, застали несколько заключительных кадров этого самого фильма, но, скорее всего, не разобрали, что там было, – сказал он. – Ваш муж прошлой ночью развлекался здесь с проституткой. Убийца это запечатлел. Мы полагаем, что он пробрался в квартиру намного раньше, примерно в обеденное время, воспользовавшись для этого подъемником транспортной компании, спрятался тут и ждал.

Зрачки ее расширились. Она выхватила из пачки сигарету, закурила и прижала пальцы ко лбу.

– Я была тут вчера днем вместе с детьми, прежде чем уехать в отель «Колумб», – проговорила она, уже нервно ходя взад‑вперед вдоль стола.

– Мы обнаружили вашего мужа на таком же вот кресле, – сказал Фалькон, не сводя с нее глаз. – Его запястья, лодыжки и голова были прикручены к креслу проводом. Он был без носков. Убийца использовал их как кляп. Его принуждали смотреть на экран, на котором воспроизводилось что‑то настолько ужасное, что он сопротивлялся изо всех сил, лишь бы этого не видеть.

Договорив, он вдруг сообразил, что это только половина правды. Экранный ужас, вероятно, стал толчком для пробуждения ужаса реального. Но до настоящих конвульсий Рауля Хименеса довело мучительное осознание того, что маньяк отрезал ему веки. Тогда он, должно быть, понял, что терять больше нечего, и рвался, как пес с цепи, пока не отказало сердце.

– А что же такое ему показывали? – в замешательстве спросила она. – Я не видела всего…

– То, что видели вы, конечно, ужасно в личном плане. Узнать, что за вами шпионили, гадко, но не настолько, чтобы вы стали биться, калеча себя, лишь бы не смотреть.

Она села в кресло, не откидываясь на спинку, сдвинув колени, как прилежная школьница. Потом согнулась и сжала руками голени, группируясь.

– Не знаю что и думать, – проговорила она. – Ничего подобного и вообразить не могу.

– Я тоже, – сказал Фалькон.

Она затянулась и резко, будто с отвращением, выдохнула дым. Фалькон наблюдал за ней, стараясь уловить хотя бы малейший намек на притворство.

– Что думать, просто не знаю, – повторила она.

– А вам придется подумать, донья Консуэло. Вы должны восстановить в памяти буквально каждую минуту, проведенную с Раулем Хименесом, плюс все, что вам известно о его жизни до встречи с вами, и рассказать это… мне, и тогда мы вместе, возможно, сумеем найти маленькую трещину…

– Маленькую трещину?

Фалькон вдруг встал в тупик. О какой трещине он говорил? О расселине. О выходе. Но куда?

– Ну да, что‑то такое, что прольет свет, – ответил он. – Именно так, прольет свет.

– На что?

– На то, чего боялся ваш муж, – сказал Фалькон, окончательно сбившись.

– Ему нечего было бояться. В его жизни не было ничего пугающего.

Фалькон попытался собраться с мыслями. К чему он вел? При чем тут страх? Что ему поведает страх этого человека?

– Ваш муж имел специфические… вкусы, – сказал Фалькон, тыкая пальцем в пачку «Сельтас». – Сейчас мы находимся в одном из самых престижных домов в Севилье, вернее считавшемся таковым пятнадцать лет назад…

– Тогда он и купил эту квартиру, – подхватила она.