– А куда вы переехали?

– В Гелиополис.

– Тоже шикарное место, – заметил Фалькон. – Он владелец четырех самых популярных ресторанов в Севилье, куда приходят богатые, влиятельные и знаменитые. Но при этом… «Сельтас», которые он курил, отламывая фильтры. При этом… дешевые проститутки, которых он снимал вблизи Аламеды.

– Проститутки возникли совсем недавно. Не больше двух лет назад, когда… когда появилась «Виагра». До этого он три года был импотентом.

– А к дешевому табаку он, вероятно, привык в годы безденежья. Давно он разбогател?

– Не знаю, он никогда об этом не говорил.

– Откуда он родом?

– Он и об этом мне не рассказывал, – ответила она. – У нас, у испанцев, не такое славное прошлое, чтобы люди его поколения любили о нем вспоминать.

– А что вам известно о его родителях?

– Только то, что они оба умерли.

Консуэло Хименес больше не смотрела прямо на него. Ее льдисто‑голубые глаза блуждали по сторонам.

– Когда вы познакомились с Раулем Хименесом?

– Во время апрельской Ферии года. Меня пригласил к нему в дом один наш общий друг. Он прекрасно танцевал севильяну… не просто притопывал, как большинство мужчин. У него это было в крови. Из нас получилась отличная пара.

– Вам ведь тогда было едва за тридцать? А ему уже перевалило за шестьдесят.

Сильно затянувшись, она расплющила окурок в пепельнице. Подошла к окну и стала темным силуэтом на фоне ярко‑голубого неба. Скрестила на груди руки.

– Я знала, что к этому придет, – сказала она, словно обращаясь не к нему, а к холодному стеклу. – Копание. Выпотрашивание. Вот почему мне нужно было сначала что‑то узнать о вас. Я не хотела выхаркивать свое нутро в полицейскую машину, которая умещает целые жизни на нескольких листах формата А‑четыре, которая не терпит нюансов и неоднозначности и для которой не существует серого, а только черное или белое, причем черное – по преимуществу.

Она обернулась. Фалькон заерзал в кресле, ища, чем бы осветить ее лицо. Он включил настольную лампу, и в более теплом электрическом свете попытался заново оценить Консуэло Хименес. Ту жесткость, которую он в ней подметил вначале, она, похоже, усвоила, общаясь с Раулем Хименесом и управляя его бизнесом. Наряды, драгоценности, маникюр, прическа – этот имидж, скорее всего, навязал ей муж, и она носила его как броню.

– Такая у меня работа – доискиваться до правды, – сказал он. – Я занимаюсь ею уже больше двадцати лет. За этот срок у меня… вернее, у полицейской науки появились сотни технологий, помогающих в поисках и в доказательстве истины. Я очень хотел бы заверить вас, что теперь это действительно наука, точная наука, но не могу, потому что, подобно экономике, еще одной так называемой науке, она имеет дело с людьми, а людская природа изменчива, непредсказуема, двойственна… Устраивает вас такой ответ, донья Консуэло?

– Возможно, ваша работа в конечном счете не слишком отличается от работы вашего отца.

– Не понял.

– Да так, пустяки, – сказала она. – Вы спрашивали меня о моем муже. Как мы познакомились. О нашей разнице в возрасте.

– Просто меня удивило, что красивая женщина тридцати лет способна была…

Увлечься такой старой жабой, как Рауль, – закончила она. – Я конечно, могла бы наболтать вам всякой ерунды об эмоциональной и материальной устойчивости зрелого мужчины, но, как мне кажется, мы с вами пришли к определенному соглашению, не так ли, старший инспектор? Так что я вам не совру.