– В этом доме я живу одна. У меня двое детей, девочки, они сейчас учатся в школе в Бельгии. Вы видите сами, что Маршалов здесь больше нет.

Сама я бельгийка. Мое девичье имя де Миус, мой отец был бароном. Я была чемпионкой по лыжам. Чемпионкой – значит входила в десятку лучших. В двадцать один год я очень неудачно упала, так что моя спортивная карьера закончилась, но я до сих пор неплохо управляюсь с лыжами. Со своим мужем я познакомилась в то время, когда он тоже был в десятке лучших. Со стороны своей семьи я встретила полнейшее неодобрение своего выбора – в основном из за денег и из за довольно сомнительных корней его фамилии. Старый Маршал, дед Жан Клода, был скверным человеком с очень и очень непрезентабельной репутацией. Так что родственники Жан Клода видели во мне того, кто сможет помочь им повысить их респектабельность. Им было все равно, за чей счет – монархистов или республиканцев. Они никогда не претендовали на то, чтобы стать владельцами замка или земли. Они знали, что выглядели бы глупцами, а Маршалы, Ван дер Вальк, никогда не позволили бы себе выглядеть глупцами. Никогда не пытайтесь унизить Маршала – это был первый урок, который я получила.

Мой свекор – крепкий орешек. Компания, в первую очередь, его дело. Канизиус всего навсего бухгалтер, руководитель бюрократ. И больше никто.

Бизнес, как таковой, тем не менее скучен для моего мужа своей строгостью и сухостью. Так было всегда. Он не чувствовал себя униженным тем, что он обычный распорядитель, потому что так у него было меньше проблем и головной боли. Деньги для него просто инструмент, как молоток, которым забивают гвозди. Они не возбуждают его.

Он уехал в Англию, в привилегированное частное учебное заведение. Я иногда думала, не я ли обидела его чем то… Знаете, я никогда не претендовала на то, чтобы понять его. По крайней мере, не целиком и полностью. Но я могу сказать вам, что вся его жизнь – это бесконечная погоня за тем, что могло бы доставить ему удовольствие. У него очень острая и тонкая восприимчивость. Время от времени он становится одержимым каким то необузданным энтузиазмом к чему либо. То, чем он увлекся, целиком и полностью поглощает его на три месяца, а потом от перенасыщения чувства притупляются, и он охладевает. Он сходит с ума то от какого нибудь вида спорта, то от искусства, то с головой погружается в какие то исследования, то заболевает горами или бог знает чем еще. Но никогда и ничто не может утолить его неуемную жажду. Знаете, для него все это не просто удовольствие. Он не вульгарный сластолюбец. Но я не знаю, чего ему не хватает. Как часто я сидела с ним на разных шоу и спектаклях и слушала его свирепое бормотание: «Как могут эти невежи сидеть здесь?» Что то плохое или глупое, вычурное или фальшивое было для него позорным и унизительным, раздражало его. И как часто я сидела с ним где нибудь на террасе, наблюдая за людьми, наслаждающимися самими собой, и слышала, как он бормочет с еще большим неистовством: «Как они делают это, на что они смотрят, что они чувствуют?» – он готов был с завистью кричать эти слова… А ведь он просто напросто лишен чудесного дара быть счастливым. Он не может просто чувствовать. Да, в мире нет ничего совершенного.

– Мистер Канизиус сказал мне, что иногда он… э э… проявляет интерес к женщинам, так сказать вышедшим из употребления их мужей… гм.

– Я не слишком доверяю наблюдениям досужих сплетников.

Некоторое время она размышляла о чем то, явно борясь с собой, наконец решилась:

– Пойдемте, я вам кое что покажу. Я хочу, чтобы вы убедились в том, что мне нечего скрывать и нечего стыдиться. Жан Клод, конечно, не имеет склонности к криминалу, но некоторые пороки ему не чужды.